|
-- Прежде, во время моего детства, иное дело, как и всякий, я дрожал на посиделках, слушая о том дивные рассказы, а теперь, прекрасная хозяйка, мне в них столько же нужды, как и в сломанном весле. Но она хотела, чтоб я загадал о моей судьбе до отплытия в море. Итак, посмотрим, готовы ли вы, сударыня? Слово сударыня, опять заставило поморщиться Ивонну. -- Я не останусь здесь! -- закричал Каку, бледный и трепещущий. -- Нынче день мертвых. Жена, жена, ты нас погубишь, небесный огонь разразит это жилище! Он вышел и с гневом захлопнул дверь. -- Какого черта его дергаете? Беги за ним, старая сычовка; ему лучше каждого кормчего острова Батца известно прибрежье, мне будет в нем надобность. Пошла же, проклятая колдунья! Сказав это, Кернок толкнул ее к дверям. Но Ивонна, вырвавшись из рук пирата, закричала: -- Обижать, что ли, ты пришел сюда тех, которые тебя приняли к себе? Перестань, перестань, или ты ничего от меня не узнаешь. Кернок с видом беспечности и недоверчивости пожал плечами. -- Скажи же, чего ты желаешь? -- воскликнула Ивонна. -- Узнать прошлое и будущее, больше ничего, моя любезная, что так же возможно, как и пройти десять узлов против ветра, -- отвечал Кернок, играя шнурком своего кинжала. -- Дай твою руку. -- Вот она, и, могу похвалиться, что никакая другая не сумеет искуснее связать кабалочный строп или нажать спуск каменоброса. Тут-то читаешь ты твою тарабарщину, старая фея? Я этому столько же верю, сколько предсказаниям нашего кормчего, который жег соль с порохом, воображая угадать погоду по цвету пламени. Все это вздор! Я верю только клинку моего кинжала или заряду моего пистолета, когда говорю моему врагу: -- Ты умрешь! железо или свинец оправдывают мое предсказание лучше, нежели все... -- Молчать! -- сказала Ивонна. Между тем как Кернок обнаруживал столь свободно свой скептицизм, она изучала линии, какие пересекались на его руке. Тогда она устремила на него свои серые и проницательные глаза, потом приблизила свой иссохший палец ко лбу Кернока, он содрогнулся, чувствуя ноготь колдуньи, водимый ей по морщинам, рисовавшимся между его бровей. -- Ого! -- сказала она, с отвратительной улыбкой, -- ого! ты такой силач, ты дрожишь уже? -- Я дрожу, я дрожу. Если ты полагаешь, что можно без омерзения ощущать твои когти на моей коже, то очень ошибаешься. Но будь, вместо твоей черной и вялой кожи, беленькая и пухленькая ручка, ты увидела бы, что Кернок, что... потому... что... И он лепетал, невольно опустив глаза перед неподвижным и внимательным взглядом ворожеи. -- Молчать! -- сказала она опять, и голова ее упала на грудь, ее можно было почесть погруженной в глубокую задумчивость. Иногда только, она потрясаема была каким-то судорожным волнением и слышалось стучание ее зубов. Мелькающий огонь гаснувшего очага освещал один своим красноватым сиянием внутренности этой лачуги, и озаренная огнем, безобразная голова дурачка, который дремал, забившись в угол, казалась поистине страшной. У Ивонны видны только были мантилья и ее длинные седые волосы; на дворе ревела буря. |
