Сегодня был вторник. Время обеда прошло, и я так вцепился в руль, что рана на руке снова стала кровоточить. Надо было позвонить в Берген. Сказать, что у нас тут обезьяна с гранатой. Но ведь говорить я буду не с теми, кто прислал этого парня. И меня не поймут.

Эрик Бодд сидел на заднем сиденье и щелкал пальцами. Все в нем меня раздражало. Некоторые люди раздражают с момента знакомства. Сербы вышли из боулинг‑бара почти в два. И быстро направились к бульвару, на ходу разговаривая по телефону. Мартинсен сфотографировал их из бокового окна.

– Бомбы с часовым механизмом, – сказал Бодд.

Мартинсен опустил фотоаппарат.

– Поймал их в кадр? – спросил Бодд.

Он сказал, что попозже надо будет начать слежку за сербами. В идеальном варианте у нас должна быть команда постоянных филеров, но сейчас важнее семья Педерсена. Кстати, где этот парень жил?

– Ты ведь не будешь брать интервью у родственников в трауре, – запротестовал я. – От родственников в трауре нужно держаться подальше.

Через секунду Бодд ответил, что пострадавший тоже имеет право высказаться. Это принцип правового государства: выслушать все стороны. Но поскольку, по понятным причинам, сам парень говорить уже не может, пусть вместо него это сделает семья. Я посмотрел на Мартинсена. Тот промолчал. На нем была рубашка с короткими рукавами, а глаза были закрыты солнечными очками.

Бодд наклонился между креслами:

– Ты знаешь этот город вдоль и поперек. Сейчас вот твоим знанием и воспользуемся.

Я ответил, что могу довезти их до Буера. Остальное – их дело. И я без дальнейших разговоров поехал по Рёлдальсвейену, у Васстуна свернул направо и дальше – прямо, через Эйдесмуен. Между деревьями у стадиона я увидел, как паренек мелом расчерчивает футбольное поле. Он медленно шел вдоль поля. Белая рамка напомнила мне о том, что не хватает самих игроков. Я слышал, что в этом сезоне Одда не сможет выставить команду «А». На тренировки игроков приходило всего шесть‑семь. Некоторые предприятия, решив собрать денег на нового бомбардира, пригласили в оддинскую команду нигерийца. В дебютном матче этот парень забил три гола, но потом уехал к себе домой. В интервью местной газете он пожаловался, что ему пообещали разрешить ловлю семги, а клуб не торопился с оформлением разрешения.

Буер был пригородом Одды. Отсюда город казался боксером, попавшим в нокаут на своем ринге. В долине Буердаль ледник тысячелетиями работал над созданием гармоничной подковообразной формы. Потом лед отступил, как будто хотел полюбоваться своей работой. Теперь по долине бродят туристы и пасутся овцы.

На Юрдальском мосту посреди проезжей части стояли три складных табурета, на которых восседали две женщины и один мужчина. Я затормозил и отъехал в сторону. Мужчина медленно встал. Я его узнал. Это был тот толстяк, которому недавно достался кемпинг возле Ховдена.

Оге Люнгстад просунул голову в боковое окно.

– Прошу прощения, – сказал он. – Но родственники просили журналистов не пропускать.

Бодд открыл дверь и вышел.

– Но мы с ними договорились, – соврал он.

Люнгстад на него даже не взглянул. Он помахал мне, дождался, пока я выйду, и отвел в сторонку.

– Ты хороший парень, Белл, но его родным сейчас и так несладко. Журналисты тут всю ночь толпились.

– А Белл не может проехать один? – спросил Бодд. – В конце концов, они с Педерсеном знакомы с детства.

Люнгстад отмахнулся от Бодда и снова повернулся ко мне. Сказал, что мне доверяет. Посмотрит, что тут можно сделать. И ушел к остальным. Я видел их переговоры. Одна из женщин достала сотовый. Я закурил и сел на горячий капот.