|
Первым они увидели обезглавленное тело в доспехах легата. Оно явно принадлежало Са-бину, ибо Котта был намного крупней. – У Амбиорига теперь есть чем украсить дверь, – сказал Цезарь. Он, казалось, не замечал своих слез. – Нам тут, впрочем, радости мало. Почти у всех убитых были отрезаны головы. Эбуроны, как и многие другие галльские пле-мена, имели обыкновение вывешивать эти жуткие доказательства воинской доблести у входа в свои жилища. – Торговцы хорошо заработают на кедровой смоле, – продолжил Цезарь. – На кедровой смоле? – переспросил Руф, стараясь спокойно поддерживать разговор, хотя тоже плакал. – Для обработки трофеев. Чем больше голов у двери галла, тем выше его воинский статус. Простые воины оставляют головы гнить до полного разложения плоти, но знать применяет смо-лу. Мы узнаем Сабина, когда увидим. Вид мертвецов на поле брани не был в новинку для Сульпиция Руфа, но в своих первых сражениях он участвовал на востоке, где все выглядело по-иному. Цивилизованно, как он только что понял. Он прибыл в Галлию всего за два дня до этого путешествия в смерть. – А ведь их не зарезали, как беспомощных женщин, – сказал Цезарь. – Они отчаянно со-противлялись. Внезапно он остановился. Остановился у того места, где юные римляне закололи себя. Головорезы не тронули само-убийц, очевидно из суеверного страха. Умереть в бою – это одно. Но убить себя после боя, во мраке ночи, – это ужасно. – Горгона! – воскликнул Цезарь и разрыдался. Он стоял на коленях возле убитого ветерана, обнимал недвижное тело, прижимался щекой к седым безжизненным волосам. Это не имело ничего общего со смертью его матери и дочери. Генерал оплакивал своих солдат. Сульпиций Руф прошел дальше, пораженный молодостью поверженных храбрецов. Мно-гие из них еще даже ни разу не брились. О, сколько скорби! Его взгляд перебегал с лица на лицо, надеясь отыскать хоть какой-нибудь признак жизни. И он нашелся в глазах пожилого центуриона, руки которого судорожно сжимали рукоять погруженного в его тело меча. – Цезарь! – крикнул Руф. – Цезарь, здесь есть живой! И центурион успел рассказать им, что приключилось с тринадцатым легионом, прежде чем отойти в иной мир. Слезы все текли. Цезарь встал и огляделся. – Нет серебряного орла, но он должен быть здесь. Знаменосец, умирая, отбросил его в гущу защищавшихся. – Наверное, его подобрали эбуроны, – предположил Сульпиций Руф. – Они все здесь пере-вернули. И не тронули только тех, кто покончил с собой. – Горгона знал, что их не тронут. Искать нужно здесь. Растащив груду тел, они нашли штандарт тринадцатого легиона. – За всю мою долгую военную бытность, Руф, я никогда не сталкивался со случаями уни-чтожения целого легиона, – сказал Цезарь, когда они возвращались к выходу из ущелья. – Я по-нимал, что Сабин – дурак, но не знал, что настолько. Он хорошо справился с Виридовигом и венеллами, и я счел, что могу на него положиться. А вот Котта, напротив, вел себя достойно. – Ты не можешь учесть все, – осторожно сказал Сульпиций Руф, не совсем понимая, как правильно реагировать. – Да, не могу. Я имею в виду не Сабина, а Амбиорига. Белги обрели сильного лидера, ко-торый должен был меня уязвить, чтобы показать остальным племенам, что он способен возгла-вить их. Как раз сейчас он принюхивается к треверам. – А не к нервиям? – Они не воюют верхом, что необычно для белгов, а Амбиориг – прирожденный командир конницы. Нет, ему нужны треверы. Кстати, как ты держишься на коне? Сульпиций Руф смутился. – Не так хорошо, как ты, Цезарь, но сносно. – Прекрасно. У меня будет к тебе поручение. Сам я сейчас должен остаться здесь, чтобы провести обряд погребения. |
