|
Потом он захотел увидеться с Квинтом Цицероном, чтобы купить его так же, как Сабина. Но Квинт Цицерон был не Сабин. Он отказался принять посланцев Амбиорига, а когда те стали настаивать, по-солдатски послал их. – Не очень тактично, – сказал, широко улыбаясь, первый центурион первой центурии де-вятого легиона Тит Пуллон. – Тьфу! – плюнул Квинт Цицерон, опускаясь в курульное кресло. – Я здесь не для того, чтобы обнюхивать задницы заносчивых дикарей. Если они хотят иметь с нами дело, пусть идут к Цезарю. Вести с ними разговоры – его работа, а не моя! – Интересный человек этот Квинт Цицерон, – сказал Пуллон своему сослуживцу Луцию Ворену. – Он может говорить такие вещи, а потом любезничает с Вертиконом и даже не сознает непоследовательности своего поведения. – Нашему Цицерону просто нравится этот Вертикон, – рассудительно ответил Ворен. – А уж если ему кто-то по нраву, остальное не имеет значения. Примерно то же самое писал Квинт Цицерон своему старшему брату в Рим. Они перепи-сывались уже много лет. Так было заведено у образованных римлян. Даже рядовые солдаты ре-гулярно писали домой, рассказывая своим семьям, как они живут, что поделывают, в каких сра-жениях принимают участие и с какими ребятами делят палатку и тяготы воинской службы. Многие были грамотными еще до поступления на службу, а неграмотных понуждали учиться чтению и письму. Особенно такие командиры, как Цезарь, который еще ребенком, сидя на коле-нях у Гая Мария, жадно впитывал его наставления. В том числе о пользе грамотности для леги-онеров. «Грамотность схожа с умением плавать, – говорил ему Марий, кривя перекошенный рот. – И то и другое может однажды спасти тебе жизнь». «Странно, – думал Квинт Цицерон, корпя над бумагой, – но чем я дальше от брата, тем он становится вроде бы ближе. Не то что в Риме, на Тускуланской улице, во время его внезапных визитов. Со своими советами он был как заноза в заднице. А Помпония одновременно кричала что-то в другое ухо, и ей вторил ее братец Аттик, а мне приходилось подлаживаться под них и умудряться оставаться при том хозяином в своем доме». Брат и в письмах пытался наставлять Квинта, однако в Галлии его советами можно было лишь подтереться. И Квинт в конце концов научился распознавать, где начинается проповедь, а где она должна кончиться, и пропускал эту муть, отдавая внимание лишь новостям и римским сплетням. Кроме того, старший брат был великим ханжой и даже через четверть века после вступления в брак не смел помыслить о ком-либо, кроме своей грозной Теренции, так что и Квинту рядом с ним волей-неволей приходилось отдавать дань воздержанию. Но в земле нервиев за ним никто не приглядывал, и он оттягивался вовсю. Крупные женщины белгов могли бы прихлопнуть его как муху, но все они так и липли к милому маленькому командиру с приятными манерами и увесистым кошельком. В сравнении с Помпонией (которая одним ударом могла уложить любую из местных красавиц) они являли собой дивный дар Элисийских полей. Но, не слишком ласково спровадив посланцев Амбиорига, Квинт Цицерон целый день хо-дил сам не свой. Что-то было не так, а что – неизвестно. Потом стало покалывать в большом пальце левой руки. Он послал за Пуллоном и Вореном и сказал им: – Нас ждут неприятности, и не спрашивайте меня, откуда я это знаю, потому что это не ясно и мне самому. Давайте обойдем лагерь и посмотрим, что нужно сделать, чтобы его укре-пить. Пуллон посмотрел на Ворена. Потом оба с уважением воззрились на командира. – Пошлите кого-нибудь за Вертиконом, я должен увидеться с ним. Все трое с эскортом центурионов пошли осматривать лагерь. – Башни, – сказал Пуллон. – У нас их шестьдесят, а надо бы вдвое больше. – Согласен. И еще надо футов на десять надстроить стены. – Набросать больше земли или использовать бревна? – спросил Ворен. |
