Алекс с удивлением узнал, что Виктор закончил английскую спецшколу и до седьмого класса еще играл на рояле. Что его любимыми писателями были американец — Хемингуэй и русский, о котором Алекс слышал впервые, — Андрей Платонов. К тому же, ока залось, что Виктор был дружен с теннисной ракеткой и даже участвовал в республиканских соревнованиях.

— Вообще, уверяю вас, Виктор наделен недюжиным литературным даром. И если бы не наша страсть делать все наоборот, мы бы давно прославили себя не как сыщик, а как писатель или поэт…

По всей видимости, хозяин дома перешел запретную линию, потому что его тут же постарался вернуть назад бдительный пограничный надзор:

— Папа у нас считает, что его профессия — самая-самая… — мать Виктора положила мягкую крупную руку мужу на ладонь.

Но сам Виктор воспринял родительскую эскападу более чем мирно и даже ухмыльнулся:

— Для одних, отец, литература — корова священная, а для других дойная. А я никогда не рвался быть дояром…

Сказано все это было с насмешливой ленцой, а главное — без нервозности и злости. Да и сам поэт-песенник воспринимал все более чем спокойно, даже доброжелательно.

— В папины времена, — зубоскалил Виктор, — ценилась, в основном, жирность продукции: чем больше пафоса и патетики, тем выше гонорары. Сейчас все изменилось, — в чести уже не жирность, а величина надоя…

— А у вас, в милиции, что — не так? Мелких стервецов ловите, а крупные — банками заправляют! Ведь какие времена пошли: есть деньги можешь купить хоть депутата, хоть прокурора…

Виктор добродушно хмыкнул:

— Видал, Алекс, на какие философские темы спорят в нашем семействе?

— Ты почему детей не привел, Алку дома оставил? — свела мать разговор на куда более безобидную тему.

— А кто ваши родители? Они работают?

Чернышев-старший заботливо добавил Алексу в рюмку ледяной водки, на что гость, однако, реагировал без особого воодушев ления.

— Отцу осталось пять лет до шестидесяти пяти — он инженер. Мама учительница музыки. Она может и в семьдесят преподавать, дома, конечно.

— Ну хорошо, а вот по родине — не скучают?

Ласковая и крупная ладонь хозяйки квартиры прикрыла сухонькую ручку не в меру любопытствующего мужа.

Алекс пожал плечами.

— Я ведь — израильтянин, — поразил он ответом хозяина, — и для меня что английский, что русский — языки иностранные. Один учил в школе, другой — отец вбивал дома. За что, сейчас понимаю, — большое спасибо ему! Вот с Виктором познакомился, с вами разговариваю…

За столом наступила смущенная тишина. Чернышев — старший завозился в тарелке с салатом, его жена повернулась, чтобы что — то положить на стол, и только Виктор глухо хмыкнул: ему вся эта ситуация явно нравилась своей остротой.

— У них там, пап, в Израиле, нет времени ни на носталь гию, ни на охи да ахи. Места мало, а врагов много…

Он подмигнул Алексу и сделал ему знак поднять рюмку. Тост должен был смягчить неловкость за столом и проложить путь в новое и более надежное русло беседы.

— А похож Иерусалим на тот, что описал Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите»? — спросил, неожиданно загораясь, Чернышев — старший?

— Я читал на иврите, по-русски мне трудно, — ответил Алекс, думаю, что нет. Но это неважно: ведь глвное, — что так красочно описана Москва…

— Вы никогда не поймете этого… Для моего поколения Булгаков — это возвращение Христа в Россию…

— Мой папа, Алекс, — ухмыльнулся Виктор, — в свое время искренне верил в то, что ему вбивали в голову власти, а теперь не менее искренне убежден в том что никогда в это не верил…

«Господи! Кто это?!»…

Генка Кавторадзе невольно струсил, когда дежурный врач неожиданно зажег свет в палате и подвел к кровати двоих посетителей.