– Тебе пора идти, – напоминаю я.

У порога Делия оборачивается. Она по‑прежнему не выпускает из рук последних написанных мною страниц.

– Хочу узнать, чем все закончится, – объясняет она.

VIII

Лжецам нужна хорошая память.

Квинтилиан.

Institutions Oratoriae. Глава 2,91

Делия

Я помню, как мы ходили по серым коридорам векстонской школы: наши с Эриком руки переплетались, застревая друг у друга в задних карманах джинсов, а Фиц плелся рядом, болтая обо всем на свете – начиная с новых слов, включенных в толковые словари, и заканчивая причинами, почему даже голубые омары краснеют при варке. Я кивала в нужных местах, но на самом деле не слушала его – меня больше волновали записки, которые Эрик оставлял в моем шкафчике, и прикосновение его пальцев, ныряющих мне под футболку и пробирающихся по позвонкам. Но, как показывает время, я таки запомнила болтовню Фица. Я обращала на нее внимание даже тогда, когда уверяла себя, будто мне наплевать. Если его голос и не был мелодией моей жизни, то уж точно был ее басовой линией – настолько изящной, что даже не слышишь ее, пока она не исчезнет.

Я останавливаю машину у трейлера и, стараясь не шуметь, пробираюсь внутрь. На часах еще нет и шести утра, Эрик и Софи, должно быть, спят. Я достаю кофе из шкафчика над раковиной, засыпаю зерна в кофемолку, когда вдруг кто‑то трогает меня за плечо и целует в щеку.

Поцелуй…

– Ты сегодня рано встала, – говорит Эрик.

Одет он с иголочки: темно‑серый костюм и бордовый галстук до того гармонируют с его темными волосами и светлыми глазами, что у меня перехватывает дыхание.

– Мне… не спалось, – говорю я. – И я решила прогуляться.

Будет ли считаться враньем, если я утаю, что меня не было дома всю ночь, а он не спросит?

Эрик садится за стол, и я ставлю перед ним стакан апельсинового сока. Но вместо того чтобы выпить, он в задумчивости водит пальцем по ободку. Мне кажется, что в этом безобидном отверстии ему мерещится разверстая пасть хищника.

– Делия, – говорит он, – я сегодня постараюсь изо всех сил.

– Я знаю.

– Но это еще не все. Я хотел бы извиниться перед тобой.

У меня в голове проносятся строки из записей Фица.

– За что?

Во взгляде Эрика столько невысказанного, что мгновение тишины, похоже, вот‑вот кристаллизуется и мраморным шариком цокнет о столешницу. Но он, взяв стакан, нарушает заклятие.

– На всякий случай.

Эрик понимает, что мир далеко не всегда оправдывает наши ожидания. Он знает, что мы запросто портим себе жизнь сами, не обращаясь ни к кому за помощью. И отлично справляемся с этой задачей.

В кухню, сердито топая, входит Софи с плюшевой игрушкой в руках.

– Вы меня разбудили! – жалуется она, но тут же взбирается на руки к Эрику – человеку, которого только что обвинила. Вытерев нос рукавом ночнушки, она, еще толком не проснувшись, прислоняется щекой к его пиджаку.

Мы сами портим себе жизнь, но временами нам все же удается сделать прямо противоположное.

Самое трудное – различить, где что.

В здании суда оборудована игровая комната, где за детьми наблюдают волонтеры. Там Софи может кататься на горках и ползать по пластмассовым туннелям, пока ее деда несколькими этажами выше судят за похищение. Я обещаю ей скоро вернуться и отправляюсь в зал заседаний.

По пути меня перехватывает свора журналистов, которые буквально забивают меня в угол своими микрофонами. «Вы воссоединились с матерью, Делия? Вы поддерживаете связь с отцом?» Я продираюсь сквозь тернии расспросов и шмыгаю в зал.