Эрик встает.

– О чем мисс Вассерштайн вас не уведомила, дамы и господа, – начинает он, – так это о травме, полученной Элизой Мэтьюс задолго до разбитого сердца. Алкоголичка, лежащая без сознания в луже собственной рвоты, – вот какая мать досталась Бетани Мэтьюс. Вот какой женщине доверили заботу о ребенке – женщине, не всегда даже осознававшей, что этот ребенок находится рядом. Забрал ли Эндрю Хопкинс свою дочь? Разумеется. Но это был акт милосердия, а не возмездия. – Подойдя к моему отцу, Эрик кладет ему руку на плечо. – Мисс Вассерштайн хочет, чтобы вы поверили, будто этот мужчина сочинил коварный план и загубил жизнь своей дочери, но это неправда. На самом деле в тот день Эндрю Хопкинс таки привез дочь обратно домой. Какую же картину он там увидел? Орущий телевизор, бардак и… пьяная в стельку Элиза Мэтьюс на полу. Возможно, в этот миг Эндрю Хопкинс вспомнил лицо своей дочери, когда та лежала на больничной кровати всего пару месяцев назад, укушенная скорпионом, – тогда преступная халатность матери едва не стоила ребенку жизни. Возможно, он даже попытался сделать так, чтобы девочка не видела мать в столь плачевном состоянии. Одно нам известно наверняка: он ясно понял, что не может возвращать своего ребенка в этот дом. Ни на секунду… Почему же, спросите вы, он не обратился к властям? Потому что, дамы и господа, суд был заведомо пристрастен к Эндрю, – по причинам, которые я уточню позже. Потому что согласно законодательным нормам семидесятых годов ребенок после развода автоматически доставался матери, далее если та не могла должным образом позаботиться о себе, не говоря уж о малыше. – Эрик возвращается на свое место, но на полпути останавливается и договаривает: – Вы же прекрасно понимаете, какие желания возникли бы у вас, если бы, вернувшись домой, вы обнаружили, что ваша бывшая жена опять пьяна вдрызг и, соответственно, не способна обеспечить ребенку элементарную безопасность. Эндрю Хопкинс дамы и господа, виновен лишь в одном: в том, что любил свою дочь и хотел оградить ее от несчастья. – Он поворачивается лицом к присяжным: – Разве это заслуживает порицания?

Мама одета в консервативную блузу и юбку, но волосы висят неопрятной паклей, а на пальцах сверкают бирюзовые и гранатовые кольца. Она нервно смотрит поверх голов на Виктора, который подбадривает ее улыбкой.

Судья, крупный мужчина, формой напоминающий свадебный торт, дает Эмме Вассерштайн знак начинать.

– Назовите, пожалуйста, свое полное имя для протокола.

– Элиза… – начинает мама и осекается. Откашлявшись, она добавляет: – Элиза Васкез.

– Спасибо, миссис Васкез. Скажите, вы вышли замуж повторно?

– Да, за Виктора Васкеза.

Эмма кивает.

– Вы не могли бы сообщить присяжным, где вы проживаете?

– В Скоттсдейле, штат Аризона.

– И давно вы там живете?

– С двух лет.

– А сколько вам сейчас, миссис Васкез?

– Сорок семь.

– Сколько у вас детей?

– Одна дочь.

– Как ее зовут?

Мама ищет в зале мой взгляд.

– Раньше звали Бетани, – говорит она. – Сейчас – Делия.

– Вы знали Бетани, когда она стала Делией?

– Нет, не знала, – бормочет мама. – Потому что ее отец похитил ее.