Она кусает губы.

– Мать явилась в состоянии алкогольного опьянения.

– Эти записи ведут люди с медицинским образованием, – напоминает Эрик. – Как вам кажется, они вправе определять, кто пьян, а кто нет?

– В тот вечер никто у меня анализов не брал, – отвечает мама. – Они должны были лечить Бетани, и все.

– Большая удача – учитывая, что, когда ее доставили в больницу, она уже не дышала.

– Ее организм очень резко среагировал на яд.

– Настолько «резко», что она провела четыре с половиной часа в реанимации?

– Да.

– Настолько «резко», что ей понадобилась трахеотомия, чтобы возобновить дыхательный процесс?

– Да.

– Настолько «резко», что три следующих дня она провела в больничной палате, причем врачи постоянно говорили вам, что она может и не выжить?

Голова мамы опускается все ниже.

– Да.

– Вы пили в тот вечер, когда Делил должна была вернуться от отца?

– Да.

– В котором часу вы начали?

– Не помню.

– Вы уже тогда жили с Виктором?

– Да, но его дома не было. Он, по‑моему, был на работе.

– И во сколько вы его ожидали домой?

– Это было очень давно…

– Но вы хотя бы помните, до или после вашей дочери он должен был вернуться?

– После. Он работал во вторую смену.

– Вы продолжали пить после полудня, до самого вечера?

– Я… думаю, да.

– Вы лишились чувств?

– Мистер Тэлкотт, – сухо говорит моя мать, – я понимаю, каков ваш расчет. И я первая признаю, что была далеко не святой. Но вот вы… вы можете не кривя душой сказать, что ни разу в жизни не совершали ошибок?

Эрик заметно напрягается.

– Миссис Васкез, вопросы здесь задаю я.

– Да, я, наверное, не была идеальной матерью, но я любила свою дочь. Наверное, я вела себя безответственно, но я училась на своих ошибках. Нельзя было наказывать меня двадцативосьмилетней разлукой. Этого никто не заслуживает.

Эрик поворачивается так стремительно, что мама вжимается в спинку кресла.

– Вы хотите поговорить о том, кто чего заслуживает? А вы знаете, каково это, когда ты возвращаешься из школы и не знаешь, что увидишь за дверью собственного дома? Каково это, когда приходится прятать приглашения на школьные мероприятия, чтобы твоя мать не явилась туда пьяной и не опозорила тебя при всех? Каково это – быть единственным третьеклассником, который умеет стирать белье и покупать продукты, потому что никто другой за меня это не сделает?

В зале воцаряется напряженная тишина. Судья Ноубл хмурится.

– Господин адвокат…

– За нее,  – исправляется Эрик, заливаясь краской, и садится на свое место. – У меня все.

– Я в полном порядке, – заверяет меня Эрик несколько минут спустя, когда судья объявляет перерыв. – Я просто забылся на мгновение. – Дрожащей рукой он поднимает пластиковый стаканчик, и вода проливается ему на рубашку и галстук. – Это даже может сыграть в нашу пользу.

Я не знаю, что ответить. Меня бьет дрожь. Я представляла, чего можно ожидать от свидетельских показаний, но понятия не имела, какие воспоминания они пробудят.

– Я принесу салфеток, – выдавливаю я и удаляюсь в туалет.

У раковины я разражаюсь слезами.

Наклонившись, я брызгаю в лицо холодной водой, пока не намокает воротник блузки.

– Возьми, – говорит мне кто‑то и протягивает бумажное полотенце.