– Что это нынче на нее нашло? – спросил муж.

– Нервное напряжение, Редж. Все эти заседания у высокого начальства, они изматывают. Помнишь, ты сам то какой приходил после них?

Каждую пятницу Хизер Гиббс наводила в «Аркадии», коттедже миссис Молфри, блеск и чистоту. Двенадцать фунтов за два часа. Довольно щедро в сравнении с обычной платой, но, как говорила матушка Хизер, если котелок у тебя уже варит слабовато, будь готов заплатить за это сверх положенного.

Миссис Молфри восседала в гобеленовом кресле с подлокотниками, положив ноги на расшитую бисером скамеечку викторианских времен, и следила за Хизер с чувством глубокого удовлетворения.

Когда несколько месяцев назад эта девица, пугающе громогласная, в тяжелых, грохочущих, как деревянные колобахи, башмаках, впервые переступила порог ее гостиной, миссис Молфри легонько затрясло: она испугалась за свой хрусталь и статуэтки.

Однако Хизер, несмотря на всю лихую размашистость ее движений, с каждым из хрупких предметов обращалась нежнейшим и аккуратнейшим образом. Сейчас, вооружившись метелочкой из перьев, она трудилась над резным, с зеркальными вставками украшением над камином.

Удовлетворение миссис Молфри стало еще глубже, когда через щель в двери гостиной она окинула взглядом сверкающую чистотой кухню. Треск в висевшей на плоской груди розовой коробочке и движение губ Хизер подсказали хозяйке дома, что к ней обращаются, и миссис Молфри включила слуховой аппарат. Правда, ей пришлось подождать, пока Хизер отвернется, чтобы не обидеть ту своим невниманием.

– …а я ему говорю: «Ты хоть знаешь, сколько сейчас на часах?» А он: «Самое время для перепихона». И это при маме и детях!

– Кто это сказал?

– Папаша Кевина. Он прямо петух. Всегда наготове. Понимаете, о чем я?

– Это который из папаш? – спросила миссис Молфри, до сих пор не разобравшаяся в пестром потомстве Хизер, не говоря уже о развесистых ветвях ее обширного фамильного древа, простершихся, похоже, во все концы Бакингемшира.

– Барри. Тот, у которого «харли дэвидсон».

– A а… Значит, музыкант.

Хизер не стала ее поправлять. Зачем? Бедная старушенция все одно уже завтра забудет. Честно говоря, Хизер молола языком просто из вежливости. Ее бы воля, лучше прихватила бы с собой плеер и диск Барри Манилоу. Но бабуле наверняка страсть как охота поболтать с кем нибудь кроме старикана, который квартирует у нее в садовом вагончике. Он для нее готовит еду. Такой милашка…

Но вот Хизер в последний раз прошлась по люстре изумрудного стекла и спросила миссис Молфри, подавать ли уже чай. Чайная церемония являлась последней из оговоренных услуг. Хизер оставляла возле кресла на маленьком антикварном столике с круглой крышкой в виде корочки пирога чашку чая и кусочек кекса, после чего исчезала.

Миссис Молфри всегда спрашивала, не желает ли Хизер составить ей компанию, но той хватило одного раза. Чай был отвратительный. Странного цвета, не говоря уже про вкус. Всегда одного сорта. Сам вид его вызывал у Хизер тошноту, какая то мешанина из ссохшихся черных червяков и желтоватых цветочков.

Хизер направилась в кухню, поставила чайник и тут услышала знакомое тарахтенье скутера. Выглянув в окно, она увидела, как по зеленой траве плавно подкатывает к заднему крыльцу «хонда».

– Бекки прибыла! – крикнула она, обернувшись к гостиной.

– Она привезла мне волосы, – послышалось в ответ. – Добавь еще одну ложку заварки в чайник. И достань форму для выпечки. В ней должен быть лимонный кекс.

Бекки Латимер, миловидная молодая женщина с легкой россыпью веснушек на гладком и коричневом, как яичко курочки рябы, личике, одной рукой обнимала болванку с париком, а в другой держала чемоданчик с изображением скрещенных гребенки и щетки и надписью: «Мобильный салон Бекки».