— Ладно, отец твой… но ты-то разуметь должен! Негоже хлопцу на третьем десятке не то, что неженатым, не просватанным быть! — голос матушки зазвенел металлом, который заставил Елисея поежится.

Все-таки норовом царица была… не столь мягка, как о том сказывали. Во всяком случае женскую половину терема она держала в строгости, не приемля никакого своеволия.

Злые языки шептались, что не только женскую половину.

— Ты не только о себе думать обязан! — матушка рученькою взмахнула, и девица, которая шкатулочку заветную держала, поспешила удалиться. — О государстве!

— Я думаю.

Елисей поерзал.

Нет, жениться надобно, тут спору нет. И с надобностью этой он давно уж смирился. Как ему казалось. А теперь выходило, что смирения недостаточно.

— Думает он… как батюшка… никакой ответственности… — матушка заговорила иначе. И парсуну сама забрала. — Бояре грызутся. Друг другу строят козни…

— Будто так они не строят, — возразил Елисей, которому хотелось оказаться где-нибудь по-за пределами этого садика, пусть бы был тот несказанно хорош.

В нем и пруду место отыскалось.

И камням горкою хитрой уложенным. И золотолистному плющу, что гору эту скрепил. Меж листьев поднимались хрупкие цветочки.

Звенели пчелы.

Бабочки порхали. На царицыной яблоне поспевали яблоки, про которых в городе множество всяких слухов ходило, дескать, и жизни они прибавляют, и красы, и… вранье. Яблоки были хороши, сладки, но и только.

— Строят, не без того, — согласилась матушка, присаживаясь на деревянное креслице, заботливо укрытое покрывалом из собольих шкур. — Но тут другое.

Она погладила меха.

И пальцами пошевелила, позволяя силе коснуться каменьев в перстнях. И те вспыхнули, отвечая на матушкину ласку.

— Каждому охота дочь свою или родственницу в царицах видеть.

Елисей фыркнул.

Может… может, потому он и не женится, из-за этой вот охоты, которая читалась во взглядах каждой встреченной девицы, вкупе с надеждами и чаяниями всей родни, что за девицей стояла.

Взять ту же Медведеву.

Она и вправду хороша. Куда там парсуне… надобно подбить батюшку, чтоб указ издал, чтоб, стало быть, не по заветам предков малевали, а как оно есть. Елисею, если подумать, не с предками жить, но с конкретною девицей. А то за этими заветами поди-ка разбери, какова оная теоретическая девица, как бы выразился младший братец, в естественном своем обличье.

— Оттого и мучаются.

— Они?! — искренне возмутился Елисей, ибо замученным видел он прежде всего себя.

— И они в том числе. Но девок пожалей… им-то, пока не женишься, тоже свою судьбу не устроить.

Об этом Елисей как-то вот… не думал.

— Соловьева мне давече жалилась, что двадцатый годок дочке пошел, а супруг про сватовство и слышать не хочет, все ждет, пока батюшка твой слово свое скажет. И Куньева туда же, хотя и призналась, что еще когда с Кузнецовыми сговорились, да только те в понимании и ждать готовы. Были. Теперь же устали и старшенькому своему другую невестушку хотят присмотреть, но… — матушка развела руками. — Если кто по роду и по силе равный, то и не спешит девку выдать. А когда спешат, то… сам понимаешь, вопросы возникают.

И уставилась на Елисея серыми своими глазами. Сидеть стало неудобно. До того неудобно, что Елисей поерзал.

— Вот и выходит, что ни одним замуж, ни другим жениться… выбор, — матушка подняла руку и на раскрытую ладонь опустилась бабочка.

— Мама!

— Жениться тебе все одно надобно.