— Не бывало такому, чтобы Соболевы служили худородным!

— И с каких пор Волковы худородными стали? — Стасе стало донельзя обидно.

Не за себя.

За Волковых.

— Нет больше Волковых…

— А я кто?

— А вот пущай государь и разбирается, кто ты такова! — он не только сказал, но и посохом ударил да так, что корабль затрясся. Стасе даже показалось, что слышит она натужный скрип дерева, которое из последних сил держится.

— Не шали, — Норвуд повел головой и каким-то… очень уж нечеловеческим вышло движение.

А Ежи просто подвинулся, вставая между Стасей и этим… боярином.

Нервный он.

А ведь чего бы? Все живы, здоровы. Радоваться надо…

Боярин развернулся и ушел. Вот так вот… просто? Развернулся и ушел? А… дочке доброе слово сказать? Или там… не очень доброе, но определенное.

Стася посмотрела на Радожского.

На Горыню.

— У тятеньки нрав тяжелый, — она развела руками, явно оправдываясь. — С завтрева снова явится. Подкупать будет. Он завсегда так. Если силой не вышло, то золотом попробует…

— Он просто заклятый, — сказала Лилечка, стукнувши ножкой по плечу свея. — Вот и колобродит.

— Заклятый?

— Колобродит?

Лилечка зевнула и кивнула, соглашаясь со всем сказанным. А после добавила:

— Мой тоже ругаться станет. Крепко. И небось дома запрет… а дома скучно. Можно, я тоже к тебе перееду?

— Нет! — несколько нервозно ответила Стася. И поспешила объяснить. — Ты еще маленькая. И родители тебя не пустят. Вот подрастешь…

— Замуж выйдешь, — подхватила Горыня.

— И тогда уже муж не пустит, — завершила Светлолика, подавив зевок. — Чего? Я ж правду говорю!

В том-то и проблема.

Впрочем… время было поздним, а проблема — не сказать, чтобы такой, которая требовала немедленного решения. И вообще, Стася обо всем этом завтра подумает.

Да, завтра определенно думаться будет легче.

От купца Аглая выходила презадумчивой. Нет, гнать её никто-то не гнал, напротив, что Фрол Матвеевич с супругою, что его сродственник, что вся дворня их и постоялого двора, где они остановились, все-то люди были милы и вежливы.

Учтивы несказанно.

И к Аглае относились так, будто бы она все еще оставалось княжной Гурцеевой, а не вот это вот. Но чем дальше, тем душнее, теснее становилось на просторном этом подворье. И чистое оно.

Ухоженное.

Стоит на краю купеческой слободы, где люди-то селятся уважаемые, но вот…

Невозможно.

Будто что-то изнутри мучило, терзало Аглаю. То ли совесть, то ли просто несварение. Хотя…

— Экипажу возьмите, — прогудел Фрол Матвеевич, оглядывая Аглаю со всех сторон. — А то ж это… невместно-то без экипажу.

— И провожатого, — поддержал брата Матвей Фролович.

— Троих, — купец растопырил пальцы для наглядности.

А уж хором они произнесли:

— Неспокойно ныне в городе.

Аглая хотела отказаться, все ж идти недалеко, но… согласилась. Нехорошо расстраивать людей, которые искренне желают ей добра.

Да и…

Действительно, неспокойно.

И понять Аглая никак не может причин этого вот неспокойствия.

— Извините, — сказала она, потупившись. — Но… просто… я не могу больше остаться здесь. С вашей женой все будет хорошо. И с ребенком тоже. Мальчик родится…

Купец крякнул и покраснел.