Наверное, надеюсь, что дар все-таки восстановится. Хотя бы немного. Тогда подам прошение, выправлю лицензию и поеду куда-нибудь. В тот же Канопень вернусь. Там целители есть, но с даром если, то вряд ли. Заведу практику. Буду людей лечить.
— А… если… — Аглая слегка прикусила губу. Помилуйте, о таком вовсе вслух говорить не стоит. А она сказала.
— Если не восстановится? Тоже думал. И пожалуй, ничего-то не изменится. Разве что лицензия будет с ограничением магической практики. Буду лечить травами. И как диагност я кое-чего стою. Возможно, клиентов станет меньше, но… как-нибудь проживу.
Наверное.
То есть, нужно сказать, что все обязательно будет именно так. Что хорошие целители, не важно, одаренные они или нет, везде нужны.
А ведьмы?
И почему Аглая не сказала? Промолчала, будто в словах этих было что-то стыдное. И теперь ей стыдно уже за молчание. Впрочем, стыд исчез, когда они оказались в лавке.
— Здесь знают толк в травах, — сказал Дурбин, открыв дверь. И пусть эта лавка гляделась неказистою, махонькую, куда там против двух, что стояли рядом, но Аглая вошла.
И вдохнула характерный травяно-цветочный запах.
Хорошо.
Почти так же хорошо, как в школьной сушильне, правда, та была куда как побольше. И светлее. Там, помнится, и столы имелись для индивидуальной работы, и шкафы, где хранился собраный материал.
В лавке шкафы тоже были. Огромные, под потолок. Тяжеленные. Украшенные резьбой. Дверцы их потемнели, но стекла не утратили прозрачности.
За стеклами виднелись короба и коробки.
Склянки с высушенными шарами синеголовника. С льняным семенем, закрытым плотною пробкой. И с зелеными маковыми головками. Корнями и корневищами, порой рубленными на крупные куски. Характерными шарами плодовых тел веселки, которые плавали в крепком вине.
Была здесь и черная резеда, и кадило, запах которого пробивался, мешаясь с терпким ромашковым. Ромашку вот хранили не в коробках, но в пучках, повесивши на тонкие палочки. И там же Аглая обнаружила знакомые нити заячьей осоки, и овсяницы красной, которую от живота запаривать хорошо.
Она шла вдоль стены, с наслаждением узнавая траву за травой, повторяя их названия шепотом, радуясь тому, что не забыла.
…нивяник… донник белый и лекарственный. Печеночница благородная и простой одуванчик. Лесная фиалка, которую хорошо в настой от кашля добавлять. Легкий звонкий цвет таволги вязолистной. Обыкновенная липа, чей срок почти вышел. И кровохлебка болотная.
Сабельник.
— А, Никитка, — этот голос отвлек Аглаю от хрупкого пучка заячьей лапки, растения не то, чтобы пустого, скорее уж известного своей капризностью. Его и собирать-то надо было по первой росе да на растущую луну, и сушить на особый манер, и…
— Доброго дня, Борислав Бориславович, — Дурбин слегка поклонился. — Вот… решил, раз снова в Китеже, то заглянуть, запасы пополнить.
— От и молодец.
— Аглая, — сказала Аглая. И руку протянула привычно. Правда, её не поцеловали, а осторожно пожали. И поклонились.
— Невеста, что ли?
Дурбин не ответил. И Аглая тоже… неудобно получилось.
— Понятно…
— А… а лапку по росе собирали? — под взглядом этого человека в простой черной одежде — так бы приказчику одеваться или там какому чиновнику из нижних, а не магу немалой силы — Аглая чувствовала себя… неудобно.
— В первый день новолуния, — ответил тот, усмехнувшись. — Иль не верите?
— Борислав Бориславович первый травник, — поспешил заверить Дурбин.
— И ваши ко мне заглядывают частенько. |