— Надо же… а мне сказывали, конечно, что ты вернулся. Что какая-то там несуразица приключилась и ты силу потерял.
— Не совсем потерял, — рядом с Богомилом Никитка ощущал себя именно тем, кем являлся, — провинциальной бестолочью. — Но пока вот… ограничен в использовании.
— Вечно с тобой что-то приключается… а это… простите, не узнал вас! Княжна… — Богомил отвесил изысканный поклон и уставился на Аглаю.
Прямо.
Нагло.
Так, что она смутилась и застыла, прижав к груди пышный сноп сушеных лютиков.
— Мы были представлены на балу у Сапежских, но вы, полагаю, меня не запомнили…
— Отчего же…
— Слишком много было представлено вам, а такой очаровательной женщине не стоит утруждать себя запоминанием людей случайных.
Аглая зарделась.
А Дурбин почувствовал себя лишним. Вот совершенно лишним. И еще захотелось врезать этой… этому… наглецу.
Удачливому наглецу.
— Я, конечно, был бы счастлив засвидетельствовать свое почтение, но… служба, не успел… — теперь Богомил разглядывал Аглаю куда более пристально, придирчиво, пожалуй. — Служба все время занимает. А вы тут…
— Травы покупаем, — не удержался Дурбин и кулак поскреб, потому как тот зачесался очень нехорошо.
— Травы? Ах, конечно… что тебе остается с твоим-то ограничением. А вы княжна? Успели познакомиться? Наш Никитка, конечно, милый парень, но простоват. Вам, должно быть, в его обществе скучно.
— Нет, — ответила Аглая и отвернулась, возвращая снопик лютиком ядовитым на место, чтобы вместо него снять полыни, да не обыкновенной, но тонколистной, которую иные еще австрийскою величают.
— …он и прежде-то не отличался особым изяществом манер, что уж теперь говорить. Позвольте поцеловать вашу ручку.
— Нет, — также спокойно ответила Аглая, отложив полынь в корзинку.
Вот тут Богомил несколько смутился.
Впрочем, долго смущаться он не привык и потому сделал вид, будто ничего и не произошло.
— Помнится, ваш супруг говорил мне, что вы отошли от всего этого… ведьмовского… — он махнул рукой, позволяя расправиться широкому кружеву манжеты.
И подумалось, что вот у Богомила всегда получалось носить шелка с бархатами, не выглядя при этом смешным. Ныне и вовсе… ему шел, что кафтан из винного бархата, украшенный изящным позументом, что узкие бархатные, на тон темнее кафтана, штаны.
В пышном кружеве воротника пряталась рубиновая булавка.
Пальцы украшали перстни, иные в два ряда. И на бархатном же берете поблескивал золотом вензель.
— Он ошибался.
— Чудесно… это просто замечательно, когда у женщины есть увлечение! Вы не поверите, до чего скучны иные особы, не умеющие ничего-то, помимо…
— Хватит, — не выдержал Дурбин, потому как зудение стало просто-таки невыносимым, а с ним и желание взяться за этот вот кружевной воротник и дернуть, так, чтобы старый приятель сложился пополам.
И…
…и не только ему. Дурбин вдруг почувствовал, сколь напряжена Аглая, и силу её, наполнившую хрупкое тело, и то, с каким трудом она сдерживает эту силу. Плевать на Богомила, если и получит проклятье, то за дело, но ведь отец его — государев человек, да и в Гильдии не последнее место занимает.
Жаловаться станут.
Разбирательство учинять. И еще не известно, что там выйдет.
Дурбин шагнул и осторожно накрыл бледную ладошку.
— Он того не стоит.
Аглая кивнула.
— Надо же… — Богомил склонил голову, разглядывая Дурбина с немалым интересом. |