— И…
— Не нравлюсь? — а вот теперь обиделся, человек преглупый. Если б не нравился, неужто Баська стала бы отговариваться? И насупился, и глядит исподлобья, а цвет вьюнка дрожит, качается, будто тоже обиду чует.
— Нравишься, — призналась Баська. — Только… этого мало. Я ж тоже ничего-то о тебе не знаю. Кто ты таков? Какого рода? Кто отец твой и матушка… чем живешь? О чем думаешь? Чего желаешь? Оно-то пожениться недолго, да… нам потом годы вдвоем жить. А ну как не сдюжим?
И… понял.
Голову склонил, не отступая, но лишь признавая, что услышал Баську.
— Вот так-то, братец, — хмыкнул Свят, перехватывая Маланькину руку, точно забоялся, что и она тоже начнет о том, что далее, думать и от слова своего отступится.
Это он зря.
Маланька, она хоть тихая, но ежели чего решала, то уж тут и батька ейный не способен был с пути решенного поворотить.
— Что ж, — Елисей по-прежнему глядел на Баську, но задумчиво. И страшно стало. А ну как поймет, что и вправду ни к чему оно… вокруг-то девок хватает, одна другой краше. Видала Баська этих боярынь, у которых лица белые, что сметаною мазаные, брови соболиные, волосы, что из золота тянутые, и богаты, и собой хороши, и милы, кротки, учены…
И каждая рада будет, если такой молодец замуж позовет.
А она, Баська, тоже рада, но…
— Будь по-твоему, — он вдруг вытащил колечко, с виду простенькое, полосочкой серебра, в которой глазом зеленый камушек подмигивает-переливается. — Невеста — еще не жена. Но… дай мне срок. Скажем… с год. А там уже, если захочешь уйти, то держать не стану.
И колечко протянул.
И… и в самые глаза глянул, отчего прямо внутри все и обмерло.
Взять?
Рука сама потянулась. Не к колечку. Есть у Баськи и покраше. Но к человеку, что колечко держал. А то само на палец прыгнуло, обняло, опалило теплом и камешек из синего желтым стал, ярким, что солнце.
Глава 54. Где начинается большая уборка
Характер у меня замечательный, только нервы у всех какие-то слабые…
Тьма сгущалась.
Тьма подбиралась. Ежи видел её, и не понятно было, как не видят прочие. Вот государь болезненно щурится, прикрывая глаза от излишне яркого солнца.
Вот что-то говорит Гурцеев.
И Радожский отвечает, но Ежи не слышит его.
Он слышит тьму.
Шепот многих голосов. Тонкий надрывный плач, который скребет по нервам, и хочется заткнуть уши. Ежи заткнул бы, если бы мог.
А он…
…может. Он может просто уйти. Взять и… в конце концов, дела нынешние его не касаются. Он — человек сторонний. И никто-то не осудит.
Или даже если осудит, то какое Ежи дело?
Пускай себе.
Ему и надо-то, найти Стасю да убраться подальше, что от дворца, что от Китежа, в котором ныне становится неспокойно…
Он заставил себя отрешиться от этого чужого шепотка, навязывавшего чужую же волю. И взгляд его скользнул по людям, что вдруг замерли.
Надо…
Что-то делать.
Спросить?
У кого?
Хотя… Ежи ведь знает.
Он вытащил книгу, провел ладонью по жесткой обложке, и сказал:
— Покажи. Не знаю, как, но… покажи, что здесь происходит.
Зашелестели страницы, разворачиваясь, и книга выросла, ставши собою, прежней, а потом больше, и еще больше. В какой-то миг показалось даже, что она-то, эта книга, вот сейчас сделается столь огромной, что меж страниц её потеряются не только люди, но и дворец, и город.
— Хватит, — Ежи почувствовал, как закипает.
В конце концов, он её хозяин. |