А это не считается.

— Тогой, — ответил он, с места не сдвинувшись. И взглядом на взгляд ответил. Ноги расставил пошире, руки в бока упер. — Не дурите.

За Медведевой виднелись прочие боярские дочери, стоявшие одна подле другой, будто бы вместе, но все одно наособицу. Ишь, взглядами друг дружку награждают такими, что впору испугаться не того, что там, за стенами, творится.

— Смута грядет, — примиряюще сказал Мишанька. — И вас перебить хотят.

— Дурак? — с надеждой поинтересовалась Куницына, и носом шмыгнула, а после к носу этому платочек прижала. — Какая смута… девоньки…

— Никакой смуты не будет, — мягко улыбнувшись, ответствовала Димитриева. — Кому оно надобно.

И руки сомкнула.

Вот Мишаньке категорически не понравилось, как она улыбнулась. Так… насмешливо, будто знала наперед, что все-то Мишанькины усилия даром пропадут.

А рукава широкие.

И платье-то по той, другой моде… в этаком и броню упрятать можно. И…

— Стой, — рявкнул он, когда руки девицы медленно стали размыкаться. — Стой, или…

— Все будет иначе… — она склонила голову набок, глянув на Мишаньку этак, с жалостью. Убогих вовсе жалеть принято. — Во всем виноваты ведьмы… проклятые ведьмы, которые втерлись в доверие государю… которые пробрались во дворец, чтобы учинить…

— Чего она… — охнул кто-то.

А Мишанька… Мишанька вдруг понял, что и пошевелиться не способен. Треклятая же девка вытащила из рукава бусину. Как… то ли жемчужина крупная, то ли вовсе стекло, мутноватое, протертое с одного краюшку.

— Погибших, конечно, будет изрядно…

— Да ты… — Медведева замахнулась и осела кулем, охнуть не успела. А Димитриева сказала:

— Не стоит мне мешать. И тогда ваша смерть будет быстрой, но не сказать, чтобы вовсе безболезненной.

Бусину она подняла, и все-то, кто только был во дворе, уставились на неё, будто бы краше ничего-то не видели.

— Смотрите, смотрите… — зашелестели голоса. Кто-то ахнул от восторга, а вот Мишанька его не понимал. Бусина, как бусина. Крупная. Круглая. Белесенькая, как уж замечено было. И не переливается, наоборот, будто свет солнечный её стороною обходит.

Но девки глядят, что завороженные.

Рты раскрыли.

А Димитриева размахнулась и…

Мишанька тогда еще понял, что не успеет. Ни девок спасти, ни даже себя. Что бы ни было в этой от бусине, но оно на волю вырвется, и тогда… и отец опять же разочаруется. Доверил дело, а он, Мишанька, подвел. И… и помирать не хотелось.

Все сложилось одно к одному. Мишанька еще озлился крепко, и от злости этой, не иначе, треснули незримые путы. И он рванулся, понимая, что все одно не успевает, изворачиваясь, падая и бусину ловя. И поймал. Сдавил в ладонях, такую хрупкую.

— Что ж, — сказала с улыбкою Димитриева. — Так оно и лучше будет…

А после развернулась и пошла.

Мишанька же… и остался с проклятою бусиной, оболочка которой стремительно таяла. И… и когда растает, то что будет?

— Дай, — протянула руку Медведева. — Не про твою честь такая красота!

— А вы… — Мишанька перекатил бусину в ладонь, а после и в кулаке сжал, осторожненько, чтоб раньше сроку не порушить. Сколько у него времени осталось?

Он не ведал.

— Вы… догоните, — он поднялся и, подхвативши юбки, бросился прочь.

Куда там надобно?

В старую часть замка? Вот добежит.