— Здравствуй, — тихо произнесла Горыня.

И огладила лук свой.

— Ты…

…ей во дворце бы царском остаться. Там стены толстые, оборонят. Правда, в стенах тех неспокойно, но государь знает, не попустит свершиться дурному.

— Подумала, что помощь не помешает, — и голову склонила, ожидая, что скажет.

А что сказать?

Ругаться?

Как-то оно… не к месту.

Велеть, чтоб обратно отправлялась?

Не послушает.

Вона, тонкие пальцы оглаживают лук, тетиву трогают, проверяя, добре ли натянута. Колчан стрелами полон. На поясе висит и меч дивный, изогнутый, и кнут, который степняки жалуют.

— Я ведь тоже силу имею, — сказала она, тихо-тихо выдохнув. Кто бы другой вовсе не услышал.

— Как ты тут вовсе…

— Да… случайно, — щеки запунцовели, показывая, что вовсе не была эта случайность случайною. — Услышала, как Гурцеев сыну… дочке… выговаривает, и поняла… мое место тут.

Конь топнул ногой.

А небо тоненько зазвенело. И этот звон заставил всех-то поглядеть наверх, туда, где солнце пробивалось сквозь темный дым. И свет его опускался на берег, окутывая, опутывая, заставляя дышать полной грудью. Будто бы…

Будто бы так и должно.

— Женишься на мне? — спросила Горыня Переславовна, глядя сверху вниз, и рука её легла на аркан.

— Женюсь. Только…

…проклятье-то никуда не делось. Оно вцепилось в Радожского и не отпустит. Получится ли снять его? Он не больно-то верил. Но и отступаться.

— Женюсь, — повторил он с уверенностью. — Если жив останусь.

— Уж постарайся, — Горыня улыбнулась ярко-ярко.

Счастливо.

И добавила:

— А то папенька заругается…

…звон стих.

А озеро вовсе скрылось где-то там, в сумерках… зато поднялись из тумана темные пики, и расколотый ими, тот сполз, обнажая ровные ряды хазар.

— Началось, — тихо произнес ведьмак, руки потирая.

И Радожский согласился.

В следующий же миг заревели рога, охрипшие после многовекового сна, однако живые. И следом загудели барабаны. Раздался протяжный вой, конское ржание, голоса…

Глава 62. Где пытается ожить старое древнее зло

Чем глубже прячешь голову в песок тем беззащитнее становится твоя задница.

Лика развела руки, силясь обнять все небо.

— Что ты делаешь? — тихо спросил царевич. — Нам возвращаться надобно.

— Возвращайся, — позволила ему Лика. И губу закусила: небо было большим, просто-таки огромным. Ей никто и никогда не говорил, что оно вот такое.

Тяжеленное.

Волглое.

Рыхлое.

Такое не обнимешь, не удержишь, а надобно… ненадолго. Там, внизу, на берегу что-то да происходит, а она… она может помочь.

Как?

Сама не знает.

Только…

— Погоди, — уходить царевич не спешил, но встал сзади, обнял… в другой раз Лика двинула бы локтем: ишь ты какой, обнимается, будто бы она девка какая, гулящая. И высказалась бы еще. Но теперь на руках её лежало небо.

Одной не удержать.

А вдвоем, глядишь, и выйдет.

— Я читал, что когда-то давно в жены выбирали именно тех, кого благословляли боги. И что неспроста. Что благословение это означало, что кровь избранницы…

Он говорил на ухо, тихо, но все одно отвлекал.