— Так уж и кондрашка?

Отец усмехнулся.

— Я её не трогал! Она убивать шла, с этими которыми… но я не трогал! — Мишаньке даже обидно стало. Может, он прежде и баламутил изрядно, но вот чтобы девок, даже виноватых в чем, обижать, этакого за ним не видилось. — Просто… вдруг туточки все засияло, будто стены засветились. Она и упала… крючило долго. Я велел скрутить. Ну… на всякий случай.

— Молодец.

— Она вон до сих пор в беспамятстве, — Мишанька подбородок потер, с удовольствием осознавши, что тот колюч и эта колючесть, некогда безмерно злившая, ныне едва ли не в восторг приводит. — Только пузыри пускает… а девки отошли. С большего.

Батюшка голову склонил.

И подал руку, позволяя помочь с коня слезти.

Громыхала гроза. Пока еще где-то там, на берегу, но того и гляди донесется, долетит и до царева терема.

— Еще их убивать приходили…

— Кто?

— Да так… людишки престранные. Я их того… — Мишанька кулак почесал. — Зашиб маленько…

— Не всех?

— Неа, целитель тутошний… который тамошний… ну, нездешний…

Отец вздохнул преукоризненно.

— Да это у меня от радости! Короче, целитель, который Дурбин, царицею присланный, сказал, что жить будут, никуда-то не денутся. Мне, правда, мыслится, что им это не в радость, но пусть уж князь поспрошает…

— Поспрошает, — согласился отец и вдруг обнял.

Взял и обнял.

Так, что ажно кости затрещали. И остатки сарафану, который и без того утратил всякую пригожесть, съехали, оставивши Мишаньку в виде совершенно недопустимом. Только… почему-то плевать было на вид этакий. И… вообще.

— Там… — голос вдруг сел. — Медведева люди… которые убивать приходили… они, стало быть?

— И они тоже, — раздалось сзади. — Что ж, вижу, с сыном помирился?

Государь, освобожденный от доспеху, гляделся усталым, но был жив и цел, и это радовало, ибо, конечно, наследники у него имеются, но… молоды еще.

Мишанька головой тряхнул. Мысли какие-то… не те. Взрослые, что ли? Думские. А ему в думу рано, он только жить, почитай, начал!

— Идемте, — велел государь, и мысли не возникло, чтоб протестовать.

Пошли.

В коридору знакомую, которая светиться перестала, а после и дальше, то ли тайною тропою, то ли просто в стародавние времена все коридоры строили узкими да неудобными. Вышли-то и вовсе, не то в палаты, не то в лес. Мишанька прямо и застыл, глядя на этакое диво: выходили из пола белокаменного дерева, вот прямо продолжением пола этого, только дальше уж мраморные стволы живыми становились, а ветви растопыренные, упираясь в потолок, поднимали его высоко-высоко, а там вовсе заслоняли густою живою листвой.

— Это… — батюшка тоже удивился, вон, голову задрал, силясь понять, так ли оно все, как видится.

— Ведьма, — сказал государь, рукой махнувши. — Учинила уж… будет диво, только надобно еще стены порасширить…

Куда уж шире-то?

Зала вона, вовсе необъятною казалась. А главное, что, прислушайся, и будто птички щебечут, ветерок весенний… и вправду диво-дивное, о котором не в каждой сказке скажут.

— Медведевых под стражу всех, — государь опустился то ли на корчагу какую, то ли на скамью мраморную, которой корчага прикинулась, а может, и на то, и на другое разом. — И Димитриевых, коль живы остались… старшую особенно. Тех, кто им пособлял, тоже…

— Стало быть, они?

— Кабы они одни… тут и Куницыны замарались, пусть ныне и божаться, что не желали дурного, да… Вышнята вон голову сложил, сказывают.