Но и пускай.

Отчего-то больше это не казалось важным. Прежний-то Дурбин из шкуры вывернулся бы, чтоб не допустить высочайшего огорчения. Быть может, и соврал бы чего-нибудь этакого, себя оправдывающего. Или даже наоборот… сказал бы, что сумел вернуть потерянную душу, а другой свободу дал.

Хорошая теория.

Героическая.

Только… неправда ведь. А скажешь, что вовсе не при чем и… когда его со двора попросят? Завтра? Послезавтра? Когда наведут порядок, уберут мертвецов, запрут виновных, наградят непричастных… Дурбина вот не наградят.

И добре если выпроводят тихонечко.

Замурлыкал Черныш, утешая, а после вовсе перебрался к девочке под руку.

Беззвучно отворилась дверь.

— Ты… — Дурбин поспешил подняться.

— Спит?

Аглая выглядела утомленной, но все же, в отличие от него, успела привести себя в порядок. Пусть платье на ней было простым, но… платье, а не тонкая прозрачная почти рубаха, в которой она вернулась, а Дурбин испытал жгучую острую ревность и желание немедля выяснить, что же случилось там, на берегу.

Только вместо этого стянул свой камзол и набросил на плечи.

Выяснить… выяснит, коль будет то богам угодно, но после, когда вернется к нему способность мыслить здраво. А ныне ветрено и гроза громыхает, этак простудиться недолго.

— А ты? — она вошла бесшумно, ступая так, как умеют лишь ведьмы да кошки.

— А я не сплю, — он смотрел.

И…

…и сила вернулась. Чудо, наверное, да и пока сложно говорить, остаточные это явления или же все-таки началась регенерация тонкого поля. Но сила есть.

На самом донышке.

Только… только слишком мало её. Даже если вся, которая была, вернется, все одно мало. Может, целитель из Дурбина и неплохой, но при дворце его не оставят. Найдутся более достойные.

Может, и к лучшему.

…он уедет.

Возьмет… в Канопень. Хороший, если подумать, город. И людей в нем живет изрядно, а стало быть, потенциальная клиентура наличествует. Еще бы разрешение выправить, на практику…

— Это хорошо, — Аглая робко улыбнулась и, глянув на девочку, вздохнула. — И её поправили.

— То есть?

— Не спрашивай, сама не понимаю. Но прежде было неправильно, а теперь все, как должно. Может, из-за нас, а может еще что помогло… только теперь она расти станет.

— Она ничего не помнит. То есть, имени не помнит. Думаю… и не только имени.

— И хорошо, — Аглая смотрела серьезно. — Иногда… бывает, что лучше и не помнить.

Может, и так.

Пес вздохнул и на Дурбина поглядел, как почудилось, с упреком. Мол, долго ты маеться будешь? Скажи уже?

Что?

Правду.

И…

— Идем? — Аглая протянула руку. И Дурбин осторожно коснулся тонких пальчиков её. Почему-то подумалось, что пахнуть они должны травами.

— А…

— За ней приглядят, да и… — она нарисовала в воздухе узор, и легчайшая паутинка упала на спящую. — Теперь здесь безопасно…

Со стены поднялась золотая бабочка, запорхала, затрясла над головой девочки крылами. Наверное, это что-то да значило, возможно, чудо этакое стоило бы изучить, но Дурбин вышел за дверь, где обнаружилась давешняя боярыня, только еще более недовольная, чем прежде.

— Она спит, — сказал Дурбин. — А когда проснется, есть захочет. Она не любит теплое молоко, особенно с пенкой.