— Так вот, помимо силы вам стоит… научиться еще многому…
— Чему?
— К примеру, тому, как держать себя в обществе.
— Я умею держать себя в обществе, — вот теперь Мишанька даже обиделся, потому как учителя у него были отменнейшие.
— Безусловно. Но, поймите, от женщин требуют немного иного.
— Чего же?
Сказал и подумал, что, может, и требуют, но он, Мишанька, если и баба, то исключительно временно. Да и вовсе в таком обличье никому показываться не станет, что… если прознают?
В Клубе?
Или тот же Охлыстин… он же потом до самой смерти покою не даст. Нет уж, никуда-то и никому-то Мишанька показываться не станет.
— Спину держать следует прямо, но с этим вам поможет корсет, — Эльжбета Витольдовна мягко улыбнулась. — И ноги… ни одна уважающая себя женщина не будет разваливаться в кресле. И уж тем паче не станет хмуриться. От этого морщины возникают. Выражение лица должно быть всегда дружелюбным, показывающим, сколь вы милы… а уж ругаться… вы же не хотите, чтобы про вас подумали дурно?
— Мне… — Мишанька понял, что еще немного и вновь заорет дурниной, а стало быть… стало быть его опять усыпят. И будут держать во сне… сколько? Вечность?
Нет, надобно успокоиться.
Он все-таки княжич Гурцеев, наследник…
…не наследник. То-то братья обрадуются, особенно младшенький, которому всегда казалось, что Мишанька наследства не достоин.
— Вижу, у вас получается взять под контроль эмоции, — Эльжбета Витольдовна поднялась. — А стало быть, и с прочим справитесь…
…справится.
Всенепременно. Дайте только сбежать. Сбежать и… и найти треклятую ведьму. И пусть она возвращает все, как было!
Именно.
Мишанька вздохнул с немалым облегчением. И, спохватившись, сказал:
— Мой отец…
— Согласился, что вам стоит некоторое время провести здесь. Для вашего же блага.
И улыбнулась этак, снисходительно, по-ведьмински… ведьмы… все они… нет уж, Мишанька не позволит, не станет… он выберется.
Найдет Аглаю.
И там… там он найдет способ заставить её все вернуть. Именно. Найдет.
Любой.
Стася никогда-то прежде не испытывала столь острого, всепоглощающего почти желания убить человека. Одного конкретного человека, который, чуялось, справится и без неё.
— Соболезную, — не слишком искренне, даже с радостью, произнес князь Радожский.
— Не дождетесь, — огрызнулась Стася. — Он живучий.
И постаралась сама поверить, что живучий.
А ведь…
В лесу зачарованном не сгинул.
На болотах не пропал.
И… и тут справится. Вот только пусть вернется, Стася ему выскажет все, что на душе накипело. И скалку возьмет по древней женской традиции, чтоб слушалось внимательней.
— Ах ты, ирод! — взвыл честный купец и, подскочивши, вцепился сыну в волосы. — Это что ж ты удумал-то… тварь нечистую на людей…
Парень взвыл и попытался вывернуться из крепких отеческих объятий, да не тут-то было. Пусть и гляделся он крупнее батюшки, да только то ли умений не хватало, то ли силенок. Но короткий удар в живот заставил его согнуться пополам.
— Думаю, — князь стыдливо отвел взгляд и сделал вид, что вовсе не говорил ничего этакого, но вообще делом занят.
Важным.
— Думаю, что люди тут — дело третье… скорее уж целью были вы, — и говорил-то спокойно, с сочувствием даже, а купец застыл. |