— Тогда хорошо.

…слухи пойдут. Но одно дело, когда станут говорить о свейских обычаях нагишом по берегу бегать, и другое, если догадается кто.

Или…

…людоловы — тема изрядная, а уж если и воеводы коснулось дело, то кто тут о каких-то свеях вспомнит?

— Возможно… — Береслав окинул свеев, которые управлялись с тяжеленными веслами так, будто весу в них вовсе не было, — государь пожелает принять вас на службу.

Норвуд покачал головой.

— Пусть не гневается, но… это тяжко в зверином теле человеком оставаться. Стая устала. И без того уж сколько лет держимся. А царева служба тихой не бывает.

Радожский вынужден был признать, что так оно и есть. Правда, в прежние-то времена сие не смущало, скорее уж, зная о проклятьи своем, он и не видел иного пути.

Служить.

И надеяться, что того хватит, дабы дети его, если случатся таковые, сумею-таки высвободиться из-под древней, не им данной, клятвы.

Норвуд глянул искоса.

А Береслав чуть голову наклонил, показывая, что понял отказ и обиды не держит. Государь же… он разумный человек, понимает, что порой сила — это вовсе не то, что надобно.

— Доложить я обязан, — предупредил Радожский на всякий случай.

Не то, чтобы этого требовали какие-то правила, будь то писанные или нет, но показалось правильным. И теперь уж голову склонил сам Норвуд.

А говорить стало не о чем.

Вода…

Слева и справа, и сзади, и спереди, и всюду, куда ни глянь, лишь черная темная вода. Она блестит в лунном свете, пьет его, наливаясь слабым свечением. И в глубинах озерных оживают звезды.

В этих самых глубинах не только звезды. Чуется там, внизу, что-то донельзя древнее, темное.

Спящее.

И не приведите Боги разбудить это.

Конь же замедляет шаг и голову выворачивает, поглядывая на всадника выпуклыми темными глазами. Теперь-то сходство с лошадью не то, чтобы вовсе исчезает, скорее уж становится очевидной нечеловеческая природа этого существа.

— Близко уже? — спросил Ежи и не удержался, провел ладонью по чешуйчатой шее, дивясь тому, что чешуя эта мягка, что шерсть.

Правда, сам конь холоден.

И…

…и станется с него обернуться вихрем, окружить, утянуть под воду и там уже, вновь сменивши обличье, впиться острыми зубами в Ежи, раздирая плоть.

Страшно?

Страшно. Только иной страх больше. Островов-то на Ильмень-озере множество. И самим Стасю не отыскать, да и она вряд ли выберется, ибо сила силой, а вода… воду не всякая ведьма заговорить способна, уж больно капризна неподатлива она.

— Спасибо, — Ежи переступает через страх, и конь, почуявши это, свечой становится, а после с грохотом опускает копыта о воду. И озеро вздрагивает.

Островов множество.

Некоторые велики, на иных и деревеньки рыбацкие стоят. Но есть и вовсе крохотные, птицами облюбованные. А иные и существуют-то пару дней в году, появляясь лишь под полною там или, наоборот, новорожденною луной, чтоб после под водой скрыться.

И не хочется думать, что тот, на котором Стася, из подобных.

Не хочется, а…

…свеи идут следом. Вон их ладья, темнеет на темном, и конь вновь спешит. Летит, но не отрывается, позволяя людям держаться следа.

Что это?

Заклятье? Но ни одно заклятье над водным конем не властно. Тогда… благодарность? Это еще более нелепо, чем мысль о заклятье. Откуда у нечисти благодарность? Её-то среди людей нечасто встретишь.

Жеребец замедлил шаг и оглянулся.

— Извини, — усовестился Ежи, аккурат себя неблагодарным ощущая.