Вечером гости позвонили в ворота дома Ногути. Лица генерального секретаря Кимуры и главы секретариата Куросавы были знакомы каждому по политическим карикатурам, и Кадзу уже встречалась с ними во время брачной церемонии. Кимура походил на кроткого старого проповедника, а Куросава – на шахтера.

Кадзу привыкла общаться с политиками из Консервативной партии, и ей показалось странным, что политики из Партии новаторов вошли в дом с формальными приветствиями, соблюдая традиционные правила вежливости. Это выглядело фальшиво, словно делалось для отвода глаз. Особенно удивили Кадзу мягкие манеры постоянно улыбавшегося Кимуры. Его внешность и речь напоминали безмятежное старое дерево, под солнцем при легком ветре понемногу роняющее листья.

Оба гостя обращались к Ногути как к старшему товарищу. Кимура наотрез отказался занять почетное место и в конце концов сел спиной к стойке ниши токонома.

Кадзу не оставляло ощущение, что у всех, включая Ногути, слишком сухая кожа – кожа, что долгое время не касается женщины, кожа мужчины, давно не обладающего реальной властью. И вежливые приветствия, и мягкие улыбки омрачала тень вынужденного аскетизма. Обходительные манеры старого профессора, которые демонстрировал Кимура, и нарочитая простота Куросавы произрастали из того же аскетизма, глубоко пустившего корни в их жизнь.

Кимура учтиво хвалил угощение. Кадзу решила, что это глупо. Ногути, как всегда, не нравилось: на его лице читалось недовольство тем, что хвалят блюда, приготовленные не руками жены. Куросава же уплетал ужин молча.

– У меня ведь нет влияния. Это все ваши мечты о том, что я сильный кандидат. Я – забытая личность.

По мере того как чашечки наполнялись сакэ и мужчины пьянели, Ногути все чаще изрекал гордые фразы. И каждый раз это словно становилось для Кимуры и Куросавы поводом принять удрученный вид.

Кадзу, как распорядился муж, ухаживала за гостями, наливая сакэ, и в конце концов ей пришло в голову: уж не для нее ли Ногути каждые пять минут повторяет эти слова. Ее поразила собственная душевная слепота. Она ведь едва не со дня первой встречи ясно видела упрямую старомодную стыдливость мужа. Наверняка он считал, что обнаружить перед женой в присутствии посторонних политические амбиции – все равно что проявить сексуальное влечение.

Кадзу с отрешенным видом поднялась, ушла к себе в комнату, позвала служанку, отдала распоряжения и, когда та удалилась, начала от безделья приводить в порядок вещи. В маленький выдвижной ящик она сложила разные безделушки, принадлежавшие Ногути. Там были и три коробочки со старыми заграничными запонками.

Чтобы убить время, Кадзу стала рассматривать их, рассыпав на столике. Запонки с гербом королевского дома карликового государства, с драгоценными камнями, с хризантемами из чистого золота – подарок от императорской семьи, запонки из слоновой кости с вырезанным богом Шивой. Все вещи подарены, но коллекция – редкая.

Это как старые воспоминания о море, о раковинах, собранных летом на морском берегу. Кожа Ногути, которую они должны украшать, обвисла и увяла, покрылась пятнами, но в раковинах вечно живет отражение давних вечерних закатов. Кадзу, словно играя в камешки, кончиками пальцев перебирала запонки, слушала, как они с холодным стуком сталкиваются, и раздумывала, нельзя ли их использовать как шахматные фигуры. Те, что с единорогом в гербе карликового государства, виделись королями, а с золотой хризантемой – генералами. Нет, это непростительно: конечно же, короли – с гербом-хризантемой.

«Он согласится», – полагаясь на личное политическое чутье, решила Кадзу. И сразу вспыхнуло радостное возбуждение. Скоро прочная интеллектуальная стена, разделяющая их с мужем, рухнет. Обязательно наступит день, который покажет, что жизнь не напрасна.

«Он обязательно согласится!»

Она немедленно уверовала в это.