В течение первой недели телевидение, газеты и радио указывали на достигнутый Ногути возможный перевес в голосах. Однако со второй недели показатели в районе Яманотэ стали падать. Сам по себе этот район должен был оставаться площадкой Партии новаторов. Конечно, скандальные материалы заметно повлияли на настроение избирателей, но с самого начала Партия новаторов была спокойна за это направление и работала там несколько небрежно.

Кадзу в силу своего непреклонного характера считала, что еще не поздно переломить ситуацию. Она останавливала грузовик на разных улицах в Яманотэ. В кварталах богачей, уехавших из города по причине жары, царило затишье, но не они служили опорой Партии новаторов. Целью агитаторов были район Сэтагая и участки вдоль железнодорожной линии Тоёкосэн: там проживало много рядовых служащих.

Однажды команда поставила грузовик в густой тени у входа в небольшой парк. В парке был бассейн для детей, и оттуда постоянно долетали шум воды и детские возгласы. На свободном пространстве между входом в парк и железнодорожным переездом разом собрались люди – ждали выступления Кадзу. Она заметила в толпе молодых людей, видимо посыльных: они сидели на велосипедах, поставив одну ногу на землю. Однако, в отличие от юношей из районов нижнего города или деревенских жителей, на их лицах витала тень далеко не наивных, насмешливых улыбок. Более того, слушатели постоянно переговаривались и, поглядывая на Кадзу, похоже, судачили о ней.

Собираясь начать выступление, Кадзу растерянно обратилась к стоявшему рядом организатору:

– Что делать? Все тут меня обсуждают.

Средних лет организатор знал, что Кадзу одолевают призраки скандала, но безучастно ободрил:

– Что-о? Да это вам кажется! Не стесняйтесь. Одно то, что они собрались, уже успех.

Кадзу вышла вперед и, как обычно, поклонилась перед микрофоном:

– Я жена Ногути Юкэна, кандидата в губернаторы от Партии новаторов.

Тут до нее долетели смешки. Кадзу, собрав все силы, выступала как во сне. Превысила минутный регламент, но сегодня организатор ничего не сказал. Однако чем дольше она говорила, тем больше ее слова напоминали песок, что впустую сыпался на головы собравшихся.

Такое впечатление сложилось отчасти из-за охватившей Кадзу паники. Она старалась сдержать эмоции, но где-то в уголке сознания билась мысль: как ее фигура выглядит в глазах толпы? Она рисовала себе портрет, изображенный в мерзком пасквиле: бедная деревенская девчонка, которая, не пренебрегая ничем, внезапно разбогатела. Какой-то немолодой мужчина, казалось, пристально разглядывал подол ее кимоно.

«Хм, при чем тут социализм? Эта женщина, верно, бесстыдно обольщала мужчин. Точно, как бы ни пылало ее тело, она ни на секунду не забывала о собственных амбициях, была абсолютно холодна. Так где же пряталось хладнокровие? В мерзнущей заднице?»

Несколько студенток смотрели на нее снизу глазами, полными ужаса, как на чудовище.

Кадзу говорила, а щеки горели от стыда; слух, казалось, постоянно ловил шепотки в толпе. «Спальня». «Тайные делишки». «Ласки». «Умеет расположить к себе». «Провоцирует». «Разврат». Фальшивые драгоценности, которыми была расцвечена та брошюра, сейчас словно сияли на губах слушателей. Слова «реформы в столичном правительстве», «активная политика против безработицы», которые произносила Кадзу, будто крылатые, но обессилевшие муравьи, падали на землю, а слова цвета сырого мяса, которые вылетали из уст толпы, переливались красными каплями в лучах солнца. И пожилые люди с палками, совершавшие прогулку, и притворно добропорядочные жены, и девушки в платьях с открытыми плечами, и молодые курьеры – все они пережевывали жизнь Кадзу и с любопытством таращились на нее.

Хотя грузовик стоял в тени, от жары все плавилось.