Она несколько раз повторила «Ну же!», голос ее постепенно терял силу. Распростершись на полу, Кадзу умолкла. Ямадзаки поручил ее заботам понимающей служанки и, продравшись сквозь шумную толпу в коридоре, вернулся к телефону.

Вечером около девяти часов все утихомирились. Группы с телевидения и радио на тот случай, если Ногути завтра победит на выборах, записали интервью и отсняли сюжеты с новым губернатором и его супругой.

В этой чудовищной, насквозь фальшивой записи присутствовало что-то до омерзения нереальное. Ногути равнодушно отвечал на вопросы, добросовестно, без всякого интереса излагал планы будущего столичного правительства. Правда, сухость человека, получившего такой пост, никого не смущала.

– А ваша супруга?

Когда ведущий задал этот вопрос, Кадзу как раз появилась в гостиной. Она переоделась в кимоно для выходов, припудрилась, была спокойна и улыбалась, в целом – безупречна.

Когда всех репортеров проводили, Кадзу сказала в спину Ямадзаки – тот впервые слышал, чтобы ее голос звучал так слабо:

– Знаете, мы столько пережили, а теперь я почему-то чувствую, что мы проиграем… Ведь я могу так сказать?

Ямадзаки обернулся, но не нашелся, что ответить. Впрочем, она и не ждала ответа: душной влажной ночью в темном коридоре ее лицо, вдруг озарившееся внутренним светом, сияло. Будто во сне, Кадзу проговорила:

– Но все будет хорошо. Да? Мы победим, верно?

Глава пятнадцатая

Этот день

Изводивший всех накануне дождь прекратился, десятого августа прояснилось – хорошая погода для голосования. Кадзу встала рано, поставила в эркере гостиной цветы. В низкую широкую вазу с водой, от которой веяло прохладой, она поместила пять кувшинок, создав композицию в стиле Адати, которому когда-то давно обучалась. И уже от этого занятия вся покрылась пóтом.

Прозрачность воды, успокоившейся после погружения цветов, привела Кадзу в душевное равновесие. Рассветный розовый оттенок жестких, скульптурного вида кувшинок отражался в воде, лилово-алая обратная сторона глянцевых листьев бросала дивную тень. Кадзу гадала, рассматривая цветы со всех сторон. Может быть, в их расположении, которое соответствовало правилам композиции, она увидит намек на свою судьбу.

Она пожертвовала сегодняшнему дню все свое имущество, всю душу. Трудилась на пределе человеческих сил, каких только унижений и мук не вынесла. Все знают, что она доблестно сражалась. Никогда прежде ее страстный дух не находил себе столь длительного, столь удачного применения. Изо дня в день ее поддерживала абсурдная уверенность, будто стоит ей что-то задумать – и она непременно воплотит это в жизнь. Обычно такое ее убеждение смутно витало в воздухе, но за последние месяцы постепенно прочно утвердилось на земле, и она больше не могла без него существовать.

Кадзу не отрываясь смотрела на кувшинки, покоившиеся в плоской вазе.

Вода символизировала для нее ту массу неизвестного народа, которая сегодня придет на избирательные участки. Раскрывшиеся цветы – самого Ногути. В воде тонуло отражение цветов, вокруг каждой иголочки, на которые накалывали стебли, кружились пузырьки пены. Вода, казалось, предназначалась исключительно для этих цветов, существовала лишь для их отражения.

В распахнутом окне эркера мелькнул силуэт птицы, с протянувшейся перед окном веточки сорвался пожухлый листик, скользнул по воздуху, словно санки по снегу, и упал в середину композиции. Вода не шелохнулась, сморщенный желтовато-коричневый листочек тихо лег на поверхность. Он напоминал безобразного свернувшегося червяка.

Если бы Кадзу не настроилась гадать всерьез, она без раздумий выбросила бы увядший лист, но сейчас его зловещий вид омрачил душу, и она горько пожалела, что затеяла никчемное гадание, вызвавшее такое смятение чувств.