В два часа дня окончательно подтвердили победу Тобиты Гэна. Число поданных за него голосов превысило миллион шестьсот тысяч, почти на двести тысяч больше, чем у соперника. Даже в Осаке победила Консервативная партия. Диктор сообщил: «Только что консервативные силы убедительно показали, что сохранили ключевые позиции на востоке и западе».

Кадзу недоумевала, почему равнодушно восприняла столь несправедливый результат. Победили деньги и интриги политического противника. Она вспомнила, как за несколько дней до голосования, когда ее средства почти иссякли, на счета Консервативной партии рекой потекли огромные суммы. Деньги, словно в безумном танце, текли по улицам и брали в плен жадных до них или очень бедных людей. Деньги сияли выглянувшим из-за туч солнцем. То было злое, дурное солнце. Под его лучами в мгновение ока началось буйство ядовитых растений, повсюду змеями поползли лианы, их жуткие руки тянулись там и сям из города к летнему небу.

Кадзу, не пролив ни слезинки, выслушала мужа, заявившего, что им нужно нанести визит в штаб Партии новаторов.

В этот день Ямадзаки все никак не мог встретиться с супругами. Когда он пришел в штаб, они уже ушли.

Ямадзаки педантично улаживал дела в штабе предвыборной кампании, постепенно проникаясь оглушительной реальностью поражения. Это не значило, что прежде он не допускал мысли о проигрыше Ногути; по меньшей мере, за несколько дней до голосования он это предчувствовал. Однако есть такой способ – довериться случаю. Голоса капризно колеблющихся избирателей, что типично для большого города, бывает, меняются непредсказуемо. В Ямадзаки боролись два чувства: надежда на удачу и профессионально обоснованное примирение с провалом. Сейчас же душу его заволок мрачный, тяжелый туман.

Так получилось, что он с юности привык к разочарованию, которое постигало в его стране силы, стремившиеся к переменам. Другими словами, Ямадзаки всегда ставил на утрату иллюзий, он словно заключал пари со своими юношескими надеждами. Этого по-настоящему закаленного в битвах, несгибаемого ветерана избирательных кампаний одолевала страсть к жертвенности. Неправедная, добытая властью денег победа на выборах ничуть его не удивила. Ведь это естественно – видеть на дороге гравий и конский навоз.

По правде говоря, у Ямадзаки стыла душа, поэтому он любил и тянулся к топке под названием «выборы», куда без разбора закидывали и ценнейшие породы дерева, и грязный мусор. Он любил мощные, замешенные на интересах эмоции вращавшихся в политике людей. Любил ту непомерную силу, которая обязательно приводила человека в бурное неистовство. Любил, какие бы трюки за тем ни стояли, безумный накал выборов, их особый политический жар. Он собирал все эти богатства в пустую сокровищницу своего сердца, заполнял вакуум чувствами, которые возбуждали многих, кто пережил такую же катастрофу и испытал те же чувства.

Поэтому в движениях его души, окутанной тяжелым туманом после поражения Ногути на выборах, было что-то нарочитое. Этого гедониста разочарований в определенной степени влекло трагическое зрелище и то душевное состояние, которое возникает у человека в случае проигрыша.

Вечером в такси, направлявшемся к дому Ногути в Сиинамати, Ямадзаки думал о роли персонажа, которому следует проявить участие, – о роли, которую он должен теперь сыграть. Оставалось только это, и ничего больше.

Войдя в ворота, он всем телом ощутил людную атмосферу дома, где произошло несчастье. Перед воротами стояли машины репортеров, повсюду безостановочно сновали люди: было заметно, что они сдерживают проявление чувств и поэтому выражением лиц напоминают присутствующих на похоронах. Любой, кто уходил отсюда, наверное, сделав несколько шагов за ворота, с облегчением смеялся, будто сбросил с плеч тяжкую ношу и вернулся к жизни.

Весь дом, в том числе и коридор, был заполнен людьми. Ямадзаки заглянул в гостиную, взглядом поприветствовал Ногути – тот, окруженный журналистами, сидел в глубине комнаты.