«Ты — единственное, что у нас осталось. Последняя и лучшая среди нас», — вновь зазвучали в голове слова Альтеи. Однако это не было правдой. По крайней мере, не вся фраза. Она действительно будет последней — но уж никак не лучшей. Для нее «Лун» было всего лишь фамилией, которую она получила в наследство вместе с черными волосами и необычными серыми глазами — как и ее мать, и мать ее матери.

Ее мать… Вот с кого начал разваливаться род Лун. С Ранны. Выпивка и наркотики, нескончаемая вереница мужчин, постоянные стычки с правопорядком. Этакая замедленная форма мятежа против той жизни, которую она, по традиции, должна была вести. Которую должны были вести все женщины рода Лун. Ранна же никогда этого не хотела — ни фермы, ни аптечной лавки, ни уж тем более семьи. Прогремевшие в городе убийства дали ей лишь долгожданный повод, чтобы смотать удочки и исчезнуть навсегда.

И этого Лиззи никак не могла ей простить. Не того, что та уехала — Лиззи и сама сделала потом то же самое, — но того, что та именно исчезла, словно испарилась. Не предупредив об этом. Не нацарапав даже записки. Оставив после себя лишь голый туалетный столик да пустой угол там, где обычно стояла ее гитара. Ей даже в голову не приходило, что Альтея может из-за этого переволноваться. Впрочем, Ранна никогда и не думала ни о ком, кроме себя. Она безбашенно скакала по жизни от одной напасти к другой — и к черту все, что оставалось после нее, включая и дочь, которая никогда не была ей нужна.

Лиззи было пять или шесть лет, когда она поняла, что ее отношения с матерью какие-то ненормальные: когда она стала ходить в школу и увидела, как выглядят — как одеваются и как себя ведут — другие, настоящие матери. Ранна никогда не заморачивалась полезными перекусами или дезинфицирующими салфетками. Она была слишком занята собой, чтобы проверить домашнюю работу или пойти купить школьный рюкзак. Все это за нее делала Альтея.

Однажды, когда Лиззи была в третьем классе, учительница пригласила всех мам прийти помочь детям украшать рождественское печенье. Ранна оказалась единственной, кто не пришел, и Лиззи осталась одна перед десятком имбирных человечков, которые ей пришлось расписывать самостоятельно. Миссис Глисон сжалилась над ней и пришла на помощь. И пока они вместе покрывали глазурью из тюбиков коричневые хрустящие фигурки, она уверяла девочку, что, наверное, у мамы что-то внезапно произошло, раз она не смогла прийти.

Вот только миссис Глисон не знала того, что двумя неделями раньше, когда им в школе выдали листочки с приглашениями, Лиззи выбросила свой по дороге к дому в первую попавшуюся урну. Ей невыносима была сама мысль, что Ранна заявится в школу в своей вареной футболке и в узеньких расклешенных джинсах, оказавшись бок о бок с мамами в приличных пастельных костюмах и тщательно отглаженных брючках. Лучше пусть дразнят за то, что ее кинули, решила тогда Лиззи, чем из-за хипповой мамаши, от которой вечно разит марихуаной и пачулями.

Однако все это осталось уже в далеком прошлом. Лиззи была здесь, а Ранна — неизвестно где. Или, быть может, и вовсе нигде. Возможно, она об этом никогда и не узнает. Но это и не важно… Не слишком важно…

Внезапно в дверном проеме возникла чья-то тень. Обернувшись, Лиззи увидела улыбающуюся Эвви со стаканом лимонада в руке.

— Как сказала бы моя матушка, выглядишь так, что хочется хорошенько пройтись по тебе мыльной щеткой.

Лиззи посмотрела на свои перепачканные, в потеках грязи, руки и вытерла ладони о футболку.

— Боюсь, я вынуждена с нею согласиться.

Эвви зашла внутрь и огляделась.

— Я вижу, ты нашла себе занятие. Жаль, что твоя бабушка этого не видит.