Топорщились, застрявшие поперек горла,

         пухлые taxi[3 - Такси (фр.).] и костлявые пролетки.

         Грудь испешеходили.

         Чахотки площе.

         Город дорогу мраком запер.

         И когда —

         все-таки! —

         выхаркнула давку на площадь,

         спихнув наступившую на горло паперть,

         думалось:

         в хо?рах архангелова хорала

         бог, ограбленный, идет карать!

         А улица присела и заорала:

         «Идемте жрать!»

         Гримируют городу Круппы и Круппики

         грозящих бровей морщь,

         а во рту

         умерших слов разлагаются трупики,

         только два живут, жирея —

         «сволочь»

         и еще какое-то,

         кажется – «борщ».

         Поэты,

         размокшие в плаче и всхлипе,

         бросились от улицы, ероша космы:

         «Как двумя такими выпеть

         и барышню,

         и любовь,

         и цветочек под росами?»

         А за поэтами —

         уличные тыщи:

         студенты,

         проститутки,

         подрядчики.

         Господа!

         Остановитесь!

         Вы не нищие,

         вы не смеете просить подачки!

         Нам, здоровенным,

         с шагом саженьим,

         надо не слушать, а рвать их —

         их,

         присосавшихся бесплатным приложением

         к каждой двуспальной кровати!

         Их ли смиренно просить:

         «Помоги мне!»

         Молить о гимне,

         об оратории!

         Мы сами творцы в горящем гимне —

         шуме фабрики и лаборатории.