Что мне до Фауста,

         феерией ракет

         скользящего с Мефистофелем в небесном

         паркете!

         Я знаю —

         гвоздь у меня в сапоге

         кошмарней, чем фантазия у Гете!

         Я,

         златоустейший,

         чье каждое слово

         душу новородит,

         именинит тело,

         говорю вам:

         мельчайшая пылинка живого

         ценнее всего, что я сделаю и сделал!

         Слушайте!

         Проповедует,

         мечась и стеня,

         сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

         Мы

         с лицом, как заспанная простыня,

         с губами, обвисшими, как люстра,

         мы,

         каторжане города-лепрозория,

         где золото и грязь изъя?звили проказу, —

         мы чище венецианского лазорья,

         морями и солнцами омытого сразу!

         Плевать, что нет

         у Гомеров и Овидиев

         людей, как мы,

         от копоти в оспе.

         Я знаю —

         солнце померкло б, увидев

         наших душ золотые россыпи!

         Жилы и мускулы – молитв верней.

         Нам ли вымаливать милостей времени!

         Мы —

         каждый —

         держим в своей пятерне

         миров приводные ремни!

         Это взвело на Голгофы аудиторий

         Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,

         и не было ни одного,

         который

         не кричал бы:

         «Распни,

         распни его!»

         Но мне —

         люди,

         и те, что обидели —

         вы мне всего дороже и ближе.