Гром из-за тучи, зверея, вылез,

         громадные ноздри задорно высморкал,

         и небье лицо секунду кривилось

         суровой гримасой железного Бисмарка.

         И кто-то,

         запутавшись в облачных путах,

         вытянул руки к кафе —

         и будто по-женски,

         и нежный как будто,

         и будто бы пушки лафет.

         Вы думаете —

         это солнце нежненько

         треплет по щечке кафе?

         Это опять расстрелять мятежников

         грядет генерал Галифе!

         Выньте, гулящие, руки из брюк —

         берите камень, нож или бомбу,

         а если у которого нету рук —

         пришел чтоб и бился лбом бы!

         Идите, голодненькие,

         потненькие,

         покорненькие,

         закисшие в блохастом гря?зненьке!

         Идите!

         Понедельники и вторники

         окрасим кровью в праздники!

         Пускай земле под ножами припомнится,

         кого хотела опошлить!

         Земле,

         обжиревшей, как любовница,

         которую вылюбил Ротшильд!

         Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,

         как у каждого порядочного праздника —

         выше вздымайте, фонарные столбы,

         окровавленные туши лабазников.

         Изругивался,

         вымаливался,

         резал,

         лез за кем-то

         вгрызаться в бока.

         На небе, красный, как марсельеза,

         вздрагивал, околевая, закат,

         Уже сумасшествие.

         Ничего не будет.

         Ночь придет,

         перекусит

         и съест.