– Тогда присядем. – Он опустился на каменный выступ в стене, а я занял место напротив.

– Как ты думаешь, я счастлив? – спросил он и сам ответил:

– Да, я счастлив. А почему бы нет? Я получил все, что хотел. Я на военной службе, меня окружает все, к чему я привык с рождения, у меня есть чувство, что живу той жизнью, к которой готовила меня семья. Я один из наших. Все, что я делаю, получается лучше, чем у многих, – в этом надежды моих нанимателей оправдались. А основной работой стала музыка – моя вторая любовь. Солдаты уважают меня, а полк гордится мной. Наконец, начальники ценят меня.

Кивая головой, я подтверждал справедливость каждого сказанного им слова.

– Но есть и обратная сторона медали. – Его пальцы сжали волынку, и она издала жалобный звук, похожий на стон.

– Твой отказ воевать?

– Да. – Он вскочил с места и, меряя шагами площадку, заговорил быстро, отрывисто, заметно волнуясь. – Отрицание насилия... Это чувство, оно жило во мне наравне с другими... Я мечтал о подвигах, о войнах и битвах, про которые рассказывали мне старшие. Когда я был молод, чувство это и мечты уживались рядом, не мешая друг другу. Так могло быть, потому что в мечтах на поле брани не проливалась кровь, а битвы выигрывались без единой жертвы. Неестественность уживающихся рядом чувств не пугала... все должно с возрастом как‑то определиться. Так я считал и верил. Тем более, за время обучения в Академии ты, конечно, никого не убиваешь.

– Ни один человек с нормальной психикой не скажет, что ему нравится убивать, – сказал я. – Все считают нас на голову выше остальных военных, потому что мы, дорсайцы, можем в большинстве случаев одержать бескровную победу там, где остальные горами трупов завалят поле сражения. Этим мы не только сберегаем деньга своим нанимателям, но, что гораздо важнее, разрушаем непременное условие войны – ее жестокость и остаемся людьми. Мерило доблести военачальника – не оставленные на поле брани трупы и не изувеченные тела его солдат. Помнишь слова Клетуса? Он ненавидел насилие так же страстно, как и ты ненавидишь его.

– Но он делал это! – Мигель повернулся, и я увидел осунувшееся, со скулами, обтянутыми кожей, лицо. – И ты сейчас будешь. И Ян, и Кейси.

Пожалуй, против этих слов Мигеля мне нечего было возразить.

– Видишь, – снова быстро заговорил он, – какая бездонная пропасть лежит между Академией и реальным миром. Ты уходишь в большую жизнь и рано или поздно начинаешь убивать. Если ты держишь в руках меч, то придет время, и ты будешь убивать этим мечом. Когда я закончил Академию и получил право надеть офицерскую форму, пришло время делать выбор – и я его сделал. Я не мог причинять никому боль, если даже моя жизнь зависела от этого. Но в то же время я чувствовал себя солдатом и только солдатом. Меня так воспитывали. Я не хочу другой жизни, я люблю такую жизнь и не понимаю, как можно жить иначе.

Неожиданно Мигель замолчал. Он стоял и смотрел на степь и переливающиеся вдали огни мятежного лагеря.

– Вот и все, – вздохнул он.

– Да, – тихо согласился я. И тогда Мигель повернулся, и наши взгляды встретились.

– Ты расскажешь моим родным? – спросил он. – Если тебе повезет больше, чем мне, и ты вернешься домой – расскажешь?

– Да, я расскажу... Но нам еще рано думать о смерти.

Он улыбнулся. Его неожиданная улыбка была грустной.

– Я знаю. Все это камнем лежало на душе... сейчас стало легче. Я не утомил тебя?

– Нет, все нормально.

– Спасибо.

Как бы пробуя на вес, он приподнял gaita и посмотрел на нее, словно пытался вспомнить, почему она оказалась в его руках.