Когда мы все расходились по домам, Кирилл позвал Христину в институт. Она попрощалась с нами. Отец проводил их каким-то странным взглядом…

 

«Уж не ревнует ли он ее к Кириллу?» — подумал я, усмехнувшись про себя. Сам я это чувство знал лишь теоретически: мне еще никто не дал повода его испытать.

 

 

 

Глава восьмая

 

МАМА СТАВИТ ФИЛЬМ ПО СВОЕМУ СЦЕНАРИЮ

 

Наступил декабрь. Снег засыпал тайгу, горы, замерзшие реки, только Байкал бушевал, не давая сковать себя морозу, — темный, грозный, беспокойный, злой. Я работал шофером — гонял по таежным и горным дорогам свой грузовик, иногда зеленый фургончик, когда Христине приходилось выезжать. Работа была интересная, много свободного времени не оставляла, все же я наконец взялся за краски.

 

Я написал несколько пейзажей акварелью и маслом, заготовил много этюдов к будущей картине. Я сам не знал, хорошо или плохо у меня получилось, и никто не знал. Кому ни показывал, все хлопали удивленно глазами и не знали что сказать.

 

Пока о них решился высказаться только новый подручный Алеши. Он сказал, что картины мои «какие-то не такие», но ему нравятся, так как он, глядя на них, вспоминает самые счастливые дни из своей жизни, а от некоторых ему хочется поплакать от всей души.

 

Отец тоже затруднялся в оценке… Вот мама сразу бы определила, но мама была так далеко за горами и долами (и тайгой). Кирилл был в недоумении, но сказал: «А знаешь, парень, в них что-то есть…» Он несколько раз переспросил, почему я именно так изобразил Байкал и его берега, это же не другая планета.

 

Я каждый раз отвечал одно и то же: «На другой планете пока еще не был, но Байкал воспринимаю только таким».

 

По-моему, он именно такой и есть — словами описать трудно.

 

У Алеши появился еще один подручный, вернее, одна, немая девушка Егорова Нюра, так как Виталий уволился.

 

Нюру приняли по горячим просьбам Миши, и работница она оказалась на редкость хорошая. Алеша был ею очень доволен. Миша и Нюра быстро овладели искусством выпекать «Алешин хлеб» и халы, и Алеша мог спокойно оставлять на них пекарню, когда уходил на занятия математического кружка.

 

С Виталием все оказалось гораздо сложнее…

 

Его согласились зачислить в театр, надо было прийти показаться режиссеру, но Виталий уперся: не идет — и все.

 

— Какой я артист, — твердил он горько, — я бездарность! Годен разве песенки петь в ресторане. Так ко мне почему-то липнет всякая сволочь, уголовники… не пойду.

 

— Но им и пианист нужен, — доказывал я, — театру. Разве тебе так нравится работать в пекарне? Почему же тогда плакал?

 

— Он боится идти в театр, стесняется этого приезжего режиссера, — пояснил Алеша грустно.

 

— Пойдем вместе, — предложил я.

 

Мы долго уговаривали Виталия, все же уговорили, но я должен был идти вместе с ним. Договорились по телефону, что придем в воскресенье, в два часа дня. И мы отправились вместе.

 

Перед театром он опять забоялся. Псих все-таки!..

 

Главный режиссер, совсем еще молодой человек, принял его ласково, видно, отец предупредил насчет его страхов. Даже не удивился сопровождающему.

 

Он провел нас на сцену.