Она бросила взгляд на дверь в палату и подошла ко мне. В авоське позвякивали бутылки с кефиром и соками. Мы помолчали.

 

— Совсем не похож на мать… — сказала она, разглядывая меня в упор выцветшими синими глазами.

 

— А я весь в отца, — сказал я и неожиданно для себя предложил ей взглянуть на фотографию отца из журнала, благо я носил ее с собой. Никольская с интересом разглядывала папино лицо.

 

— Да, ты действительно похож на него, — вымолвила она и заплакала. — Женечка… Врачи говорят, нет надежды. Печень разрушена. Никто не любил Женечку так, как я любила… таким, каков он есть, со всеми его слабостями и недостатками. Когда он понял, что пропал, предлагал мне развестись-, чтоб не казнилась я, на него глядя. Но разве я брошу его? В горе и радости…

 

В коридор вышла побледневшая мама.

 

— Скорее!

 

Никольская бросилась в палату. Мы молча постояли в коридоре у окна — минут пять, мама хотела успокоиться. Дверь из палаты стремительно открылась. Бедная женщина встала на пороге…

 

— Врача к Женечке! — хрипло сказала она.

 

По коридору уже спешили врач и сестра. Наверное, вызвали их звонком.

 

Мы отправились домой. Мама очень устала. Друг ее юности уходил навсегда. Быть может, она чувствовала себя в чем-то виноватой?

 

 

 

Глава вторая

 

МОЙ ДРУГ АЛЕША

 

Мы с Алешей познакомились года три назад в зоопарке.

 

Мы стояли перед клеткой с орангутангом. Собралась довольно большая толпа — детей и взрослых, все со смехом наблюдали за обезьяной.

 

Орангутанг чего только не выделывал: раскачивался на перекладинке, как акробат, кувыркался, строил рожи, переносился с одного угла в другой, едва касаясь рукой прутьев клетки. Видно, он понимал, что собрал зрителей, что смешит всех. Если б клетка была не столь тесной, он бы продемонстрировал, наверное, и не такое.

 

Но в это время сторож приоткрыл на мгновение дверцу клетки и бросил внутрь охапку свежескошенной травы — она даже не успела привянуть. Пахла, как на лесной поляне в знойный летний день.

 

И орангутанг сразу забыл обо всем на свете. Он уже ничего не видел, кроме этой свежей травы… Он ее нюхал, касался губами, прижимал к груди. Разочарованные зрители пытались возгласами привлечь его внимание, вернуть снова к прежней игре. Орангутанг мрачно посмотрел на столпившихся у его клетки людей и повернулся к ним спиной. Немного постояв, он лег в дальнем углу, замер в тоске и неподвижности, уткнувшись в траву.

 

Мне перехватило горло, я отвернулся. И увидел рядом с собою парнишку, который, вытирая слезы, пытался незаметно выбраться из толпы.

 

— Жалко орангутанга, — сказал я сдавленным голосом, — тоскует он. И зачем эти зоопарки! Я бы выпустил всех зверей в их родной лес.

 

— А некоторые уже погибли бы теперь на свободе, — ответил парень, — потеряли навыки. Иных загрызли бы дикие собратья.

 

— Тогда нужны не зоопарки с клетками — это ведь жестокость, — а заповедники, где животных можно прикармливать и оберегать.