|
— Помнишь? — спросил Чарли.
Я помнил. До самой смерти эту картину еще никем не виданного
чудовищного взрыва в моей памяти сохраню. Мы с Чарли одновременно
выскочили из наших лабораторий, мы бежали бок о бок к Энергостанции. И
впереди взметывалось нечто, напоминающее вулкан. Не пар, не исполинских
размеров гейзер, как, вероятно, сочли на Земле, когда пришло известие о
несчастье. Это было пламя, странное пламя: сине-фиолетовое, бурное,
пышущее диким жаром. Вода, ставшая вдруг огнем, — таким мы увидели взрыв.
И водяные тучи, быстро затянувшие всю планету, были поначалу не тучами, а
дымом. Повелитель Демонов клялся потом, что ощущал ноздрями гарь, даже
видел в воздухе хлопья копоти. Так это или нет, проверить трудно,
хлынувший после взрыва ливень вычистил все окрестности Энергостанции. Мы с
Чарли умчались от ливня, он едва не смыл нас в провал котлована. А в это
время Павел Ковальский, мой помощник, катался по полу лаборатории,
отчаянно борясь с удушьем. Я возвратился слишком поздно, чтобы спасти его,
он умер у меня на руках. Никогда себе этого не прощу!
— Ты должен предупредить Жанну о приезде Роя Васильева, — сказал
Чарли. — Я мог бы и сам поговорить с ней, но тебе сделать это лучше.
— Развернуть перед Жанной программу ответов на возможные вопросы
следователя? — хмуро уточнил я.
— Чепуха, Эдик! Жанна не всегда способна отделить важное от пустяков.
Она слишком пристрастна. Это может ввести в заблуждение Роя. Он ведь не
очень разбирается в жизни на Урании. Будем помогать ему, а не запутывать
пустяками.
— По-твоему, взаимоотношения Павла и Жанны — пустяки?
— Прямого касательства к взрыву и гибели Павла вряд ли имеют. Или ты
думаешь иначе?
— Я ничего не думаю, Чарли. В моей голове нет ни одной дельной мысли.
— Тогда поразмысли о моей гипотезе взрыва. Положи ее в основу своих
рассуждений и независимо от меня рассмотри возможные следствия. Без этого
тайны не раскрыть.
Я промолчал. Чарли не догадывался, что с первой минуты несчастья я
пришел именно к тому, что он называл своей гипотезой взрыва, и что для
меня это вовсе уже не гипотеза, а неопровергаемая истина. И что из нее
следуют выводы, о которых он и помыслить не способен и которые терзают мою
душу неутихающим отчаянием. Он говорил о тайне. Тайны не было. Была
действительность, до дрожи ясная, до исступления безысходная. Ровно месяц
я бьюсь головой о стену, чтобы предотвратить новое несчастье. Я мог
рассказать ему об этом. Он мог все понять. Но помочь он не мог. Вероятней
другое — он помешал бы мне искать выход. |
