Она годами ждала, надеялась встретиться со мной, а я оказалась такой же черствой и суровой, как и мой отец. Не пожелала знать бедную, настрадавшуюся мать. За следующую неделю я устала выслушивать подобные рассуждения и из её уст, и из уст моей сестры, и разных журналистов, и в какой то момент просто перестала включать телевизор. Правда, это мало помогало, слухи до меня все равно доходили, так или иначе.

  Это когда нибудь прекратится? – задавала я вопрос в пространство. Но кто то рядом мне отвечал:

  Когда всем наскучит, и им перестанут платить.

Когда заговорили уже не о маминой несчастной судьбе, а моей личной жизни, я не выдержала. Всплыло имя Дмитрия Алексеевича, обсудили мои отношения с Давыдовым, какой то псевдо психолог в студии непонятной мне передачи с умным и очень серьёзным видом рассуждал о том, что у меня, из за взросления под тотальным контролем отца тирана, любившим меня странной, болезненной любовью, могли нарушиться границы дозволенного.

  Молодые женщины, оказавшиеся один на один с большими деньгами и чувствующие вседозволенность, в редких случаях будут задумываться о морали внутри семейных отношений. Вряд ли Марьяну Александровну сильно волнуют такие формальности, как штамп в паспорте её возлюбленных.

Я думала, что у меня случится полноценная истерика после услышанного. Но я лишь просидела в одиночестве в своей комнате несколько часов. И даже не плакала. Я сидела и размышляла о том, что за ерунда в моей жизни происходит. Я слышала осторожные шаги за дверью, знала, что Шура обеспокоена моим молчанием и мрачным выражением лица, которое не сходило с него последнюю неделю. И стоило мне где то уединиться, она без конца подходила к двери и прислушивалась. Меня не трогала, но я представляла её, стоящей под дверью, приложившейся ухом, и меня это опять же раздражало.

В какой то момент я не выдержала и позвонила Димке. Думала, что мы никогда с ним больше общаться не будем. Отношения наши, как и последний разговор, закончились не слишком хорошо, из компании Абакумов уволился, а я даже не поинтересовалась, на кого он нас променял. Честно, мне было не интересно. Я вздохнула с облегчением, когда поняла, что больше не нужно будет с ним общаться, смотреть друг другу в глаза и придумывать, что сказать. Но тут меня буквально потянуло с ним поговорить.

Когда Дмитрий Алексеевич ответил на звонок, и я услышала его голос, тут же поняла, что он моему звонку не рад. И совершенно точно знает, по какому поводу я звоню.

  Здравствуй, Марьяна,   сказал он, а я вздохнула. Потом сказала в ответ:

  Здравствуй.

И мы вместе замолчали. Я уже успела покаяться, что набрала его номер.

  Как у тебя дела? – спросил он.

  Не очень хорошо,   призналась я. И добавила:   Сам знаешь.

  Знаю.

  Дима, тебе звонили? – заставила я себя задать главный вопрос. – Что то предлагали?

  Конечно, звонили. Как без этого?

  А ты? – осторожно переспросила я.

  Марьяна, неужели ты думаешь, что я стану участвовать в этой вакханалии?

Мне, правда, стало легче дышать.

  Спасибо,   со всей искренностью сказала я.

А Абакумов спросил:

  Неужели ты не можешь приструнить двух этих куриц? Марьяна, сделай что нибудь!

  Если я вмешаюсь, признаю их правоту,   не слишком уверенно ответила я.

  А если не вмешаешься, они так и будут дальше придумывать небылицы! Нельзя без конца делать вид, что тебя это не касается.