Дело не в том, что она не захотела. Просто… наверное, я ей чужая. Она очень любила отца, и на фоне его ухода из жизни… Я не смогла занять его место в её сердце. Мы встретились несколько раз, но затем Марьяна отгородилась от меня. На звонки не отвечает, встречаться не хочет. – Мама улыбнулась. – Поступает так же, как её отец когда то. Она всегда для меня занята.

  Вы обижены на дочь, Любовь Витальевна?

Мама удивленно ахнула.

  Нет, что вы. Как я могу на неё обижаться? Я столько лет мечтала её увидеть. Просто увидеть… Чтобы она узнала обо мне. Обижаться я не могу. Я и сюда пришла, наверное, потому, что не могу до неё достучаться. Как вы правильно сказали: рассказать свою историю. Чтобы она знала, что я думала о ней, не забывала. Я очень хочу наладить с ней отношения. – Мама вдруг посмотрела в камеру, и проговорила:   Марьяна, если ты сейчас смотришь, подумай, дочка, мы ведь остались втроем. На всем свете втроем. Ты, я и твоя сестра. Ради чего, точнее, ради кого ты отбрасываешь нас в сторону?

  А ради кого, Любовь Витальевна? – ухватился за мамины слова ведущий.

Мама сделала вид, что сомневается, стоит ли продолжать говорить, а я мысленно приказывала ей молчать. Буравила взглядом экран телевизора, лицо матери, когда его показали крупным планом, но знала, что это – бессмысленная надежда, надеяться на её благоразумие.

  Этот человек,   проговорила мама, с напускной осторожностью,   как он появился, Марьяну будто подменили.

  О ком вы говорите?

  О Марате Давыдове. Я знаю, что, наверное, лезу не в свое дело. Марьяна рассказывала, что когда то её и Марата связывали близкие отношения. А сейчас девочка осталась одна, беззащитная… По крайней мере, он так думает, и он снова появился. И пытается диктовать ей, как жить. Кого выбирать. Притом, что он, насколько я знаю, человек семейный.

Я закрыла глаза.

  Глупая баба,   услышала я голос Пал Палыча. – Она глупая баба, Марьяна.

  Да какая уже разница? – не сдержалась я. Я вскочила, с гневом глянула на экран телевизора, и потребовала в панике:   Выключите его, выключите!

  Марьяна, Марьяна, успокойся,   засуетилась Шура, со слезами в голосе. – Мы выключим, не будем их слушать!

Экран телевизора потух, да и сама скандальная программа уже подходила к концу. Чем она закончится, я знать не хотела. Я остановилась посреди комнаты, меня разрывало изнутри желание какого то действия, хотелось что то сделать, закричать, затопать ногами, но ничего, кроме неловкости, даже перед самой собой, я бы не почувствовала. Прекрасно это знала. Поэтому я стояла, пыталась контролировать сбившееся от эмоций дыхание. Пытаться соображать в таком состоянии, было бессмысленно, поэтому я не думала о том, что делать дальше. Я думала о том, как пережить волну осуждения и стыда, которая непременно накроет имя отца, да и моё, уже завтра.

  Я пойду к себе,   сообщила я. Шагнула в сторону двери, но голос Пал Палыча меня остановил.

  Марьяна, тебе надо покричать. Хочешь, на меня покричи,   предложил он.

Я глянула на начальника охраны. С сожалением.

  Мне убить хочется. Но страшно подумать о том, чтобы убить собственную мать.

Бутылка вина, которую я откупорила этим вечером, пряталась на подоконнике, за занавеской. От Шуры была припрятана. Сейчас мне было не до Шуры, я щедро плеснула в бокал, что стоял рядом, сделала несколько больших глотков. Вообще не полегчало. Вот вообще. И прав был Пал Палыч, хотелось кричать от возмущения и бессилия.

Странно, но мама ответила на мой звонок сразу. Я думала, что она не осмелится. Но она ответила, и голос её звучал проникновенно и заботливо.

  Я слушаю тебя, Марьяночка.