Я поняла, что это она – в самую первую секунду. Мама. Моя мама, женщина, которую я миллион раз, наверное, разглядывала на старых фотографиях, которые хранились в большом альбоме, на полке моего книжного шкафа. На фотографиях мама была молодой, красивой, беззаботной. Смотрела с любовью и нежностью, и казалась мне неземной. Неземной красавицей, став повзрослее я задумалась о том, что такие красивые и прекрасные люди, какой она мне казалась, не могут долго выносить тяготы земной жизни. Поэтому рано уходят. Я внушила себе эту мысль лет в тринадцать, и на ней успокоилась. Лишь временами разговаривала с мамой, в тишине, в темноте, о самом сокровенном. Была уверена, что она меня слышит. Ведь папа с раннего детства мне твердил, что мама меня любит, и она всегда рядом.

А теперь, стоя в прихожей в этой квартире, и глядя на свою живую мать, мне все мои разговоры с ней показались такими глупыми. И я самой себе казалась глупой.

Женщина всплеснула руками и прижала их к своей груди. И проговорила незнакомым мне голосом:

  Марьяна… ты такая красивая, такая взрослая. – А потом её руки потянулись ко мне. – Девочка моя.

Я продолжала стоять, не могла пошевелиться, но позволила ей подойти и обнять меня.

Я знала, что это она. Я знала, что это моя мать. Что это не ложь, не обман, что это она. Но почему то… почему то я не упала перед ней на колени, не принялась рыдать, не почувствовала облегчение, избавление от многолетней боли. Я застыла, и только чувствовала, как она обнимает меня.

Она оказалась меньше меня ростом, у неё была не та точеная фигура, что я помнила на снимках, она не была похожа на себя прежнею, совсем. Следы былой красоты ещё ясно угадывались на её лице, но она будто потускнела, набрала вес, черты лица расплылись, а глаза… Когда мама отстранилась от меня, чтобы заглянуть мне в лицо, я подумала о том, как некрасиво, как виновато на какие то секунды заметался её взгляд. Словно она совсем и не рада была меня видеть. Но затем из её глаз полились слёзы, и меня снова прижали к груди.

  Марьяна, девочка моя…   повторила она, и я всё таки выдохнула. Она погладила меня по плечам. – Такая взрослая.

Теперь её звали Любовь Витальевна Остапенкова. Уже двадцать пять лет моя мать жила под этой фамилией. Я читала информацию, которую предоставил мне Пал Палыч несколько дней назад о моей матери. Тот единственный лист бумаги, который он мне принёс, даже досье назвать было нельзя. После её отъезда из Москвы много лет назад, жизнь Любовь Витальевну особо событиями не баловала. Возвращение в родной город, замужество, ещё одна дочка, а в остальном… Я невольно окинула взглядом стены вокруг себя. В остальном, ничего особо не происходило.

  Ты проходи, проходи,   вдруг засуетилась она. Я сделала несколько шагов, и оказалась в комнате. И лицом к лицу с мужчиной, хмурой наружности. Он стоял передо мной с самым серьёзным видом, не скрываясь, разглядывал, а я присмотрелась к нему. Как поняла, это был отец Лили. Смурной, с недовольно сдвинутыми бровями, с неаккуратной стрижкой и в растянутом свитере.

Он смотрел на меня, я смотрела на него, затем решила первой поздороваться.

  Добрый день.

Не знаю, собирался ли он мне ответить, уже через секунду мама затараторила:

  А это муж мой, Гена. – Подумала и исправилась:   Геннадий Петрович.

Я снова кивнула в знак приветствия.

  Очень приятно. Меня зовут Марьяна.

Он мне так ничего и не ответил. По всему его поведению было понятно, что Геннадий Петрович откровенно томится и недоволен происходящим. И я ему, по всей видимости, не пришлась ни по душе, не ко двору. Он окинул меня ещё одним внимательным взглядом, вздохнул как то маетно, и всё, чего я от него дождалась, это кивка в ответ.