Равен кивает, его глаза полны участия.

Она — другая, эта женщина в зеркале. Высокие скулы, прямая линия бровей, между ними две складки. Волосы с несколькими седыми нитями. Не красива, не уродлива, не молода, не стара. Обычная женщина.

И я, что на протяжении всех своих многочисленных жизней избегала обыкновенности или же кидалась к ней с жадностью, теперь увидела, что обыкновенность и не отвратительна, как я раньше воображала, и не полна какой-то особой прелести. Просто она такая, какая есть, и я принимаю это — пусть мне суждено было пробыть прекраснейшей Тилоттамой всего лишь одну ночь.

Вот только за Равена я ощутила сожаление: что он должен был чувствовать, увидев меня такой?

— Знаешь, — обратился ко мне Равен, тоже глядя на мое лицо, — так ты гораздо больше похожа на ту, какой я тебя всегда представлял, — он нежно провел по моей щеке пальцами.

— Ты очень добр, — сказала я сухо. Мне не нужна его жалость.

— Да нет, правда, — в его голосе звучала полная убежденность.

— И что, тебе все равно, что вся красота ушла?

— Нет, я только в первый момент подумал, что это меня как-то затронет, но ничего подобного. Честно говоря, та красота была несколько… устрашающая. Мне все время казалось, что с такой тобой я должен всегда ходить выпрямившись, втянув живот, все в таком духе…

Мы оба засмеялись ломким расслабленным смехом людей, которые не выспались, которые чуть было не погибли и которые столько всего передумали и перечувствовали за последний отрезок времени, что хватит на всю оставшуюся жизнь.

Я снова взглянула на себя в зеркало.

И увидела, что глаза остались прежними. Глаза Тило. Все такие же сияющие, полные любопытства. Непокорные. Готовые задавать вопросы и спорить.

Они напомнили мне о записке. Напомнили, что все написанное там не перестало быть правдой.

Я вырвала свою руку, когда он поднес ее к губам.

— Что такое, дорогая? — спросил он наполовину обеспокоенно, наполовину удивленно.

— Записка. Ты прочитал ее?

— Да. Поэтому и приехал обратно так быстро. Я нашел ее, когда начал упаковывать вещи и зашел в ванную за щеткой. Она меня напугала: ты так странно писала, что уходишь, но не знаешь, что тебя ждет… Я как будто снова оказался у одра моего прадедушки, где витали какие-то потусторонние силы. Хотя я всегда чувствовал, что у тебя есть какая-то таинственная сторона жизни, в которой для меня нет места.

— Теперь ее нет.

Равен услышал в моих словах грусть и потянулся, чтобы снова взять мою руку.

— В нашем раю это тебе не понадобится. Там тебе никто не будет нужен, кроме меня, — он сжал мою руку.

Я ничего не ответила, и тогда он продолжил:

— Твоя записка также заставила меня вспомнить тот момент в машине с мамой, который я так недостойно прошляпил. Как будто теперь мне дали еще один шанс. На этот раз я решил все сделать правильно. И сразу выехал. Я еще не закончил сборы, но это было неважно. Я должен был немедленно догнать тебя и вернуть, пока ты не ускользнула от меня навсегда. И правильно сделал, потому что позже, когда уже объявили, что мост разрушен землетрясением, — он постучал пальцем по радиоприемнику, — я с ужасом представил, что небольшое промедление — и я мог бы надолго застрять на той стороне.

Но это было позже, а до этого, по мере того как я приближался к магазину, меня охватывало какое-то гнетущее чувство опасности, и оно усиливалось буквально с каждым метром. Я давил на газ, как будто пытался выиграть гонку с кем-то невидимым, не знаю, сложно объяснить. Еще повезло, что дорога оказалась почти пуста. Потом — к тому времени до твоего магазина оставалась каких-нибудь пара миль — я еще ехал по береговому шоссе — произошел первый толчок.