— Не смотрят, куда едут, — ворчит Равен. — И так с тех пор, как началось землетрясение: все просто обезумели.

— Я в твоей машине, — догадываюсь я, слова щебнем падают с моих губ. Мне не удается ими выразить удивление. Я трогаю свое облачение. — А это покрывало с твоей постели, — констатирую я. В темноте я нащупала рельеф замысловатого узора вышивки, шелк на шелке.

— Точно. Как ты? Можешь сидеть? Там, у тебя в изголовье, кое-какая одежда. Можешь надеть. Если хочешь, конечно.

Я уловила задор в его тоне. Это озарило меня, словно светом прожектора под водой, придало мне смелости, когда я неуклюже откинула с себя покрывало. Моя голова — словно бетонная глыба, балансирующая на ноющих плечах. Тяжелая шелковая ткань начинает медленно соскальзывать с моих неловких рук, неожиданно разучившихся двигаться.

Или же я просто стараюсь оттянуть, насколько это возможно, момент, когда я раскроюсь и увижу свое старое тело.

Я несмело подношу руку к глазам. Теперь, зная, что такое быть прекрасной, будет трудно осознать и примириться со своей уродливостью. И эта внезапная, совершенно невыносимая мысль: когда Равен нес меня в свою машину, ему ведь пришлось все это увидеть. Что же он должен был почувствовать?.. Итак.

Однако же пальцы по-прежнему тонкие, я провела ими по телу — под пальцами кожа — не сморщенная, словно чернослив, кажется, груди немного отвисли, талия не столь тонка, но это и не тело, из которого ушла жизненная сила. Да и волосы вовсе не жалкие пучки пакли.

Как это может быть?

Я снова изучаю себя, чтобы убедиться. Изгиб бедра, упругая шея и овал лица. Все верно. Это тело, конечно, не в поре молодого цветения, но еще и не в поре старческого затухания.

Специи, что за игру вы затеяли? Почему вы не наказали меня? Или это твоих рук дело, Мама? Но чем заслужила такую доброту твоя заблудшая дочь?

Мои вопросы спиралью уходят в ночь. И мне кажется, что оттуда снисходит ко мне ответ — тихий шепот — или это то, что я хотела бы услышать?

Ты, некогда Принцесса, приняла наказание в своем сердце, не споря с ним и не противореча ему, и этого было достаточно. Ты подготовила себя к страданию и выстрадала все в своем сердце, поэтому в телесном страдании нет необходимости.

Голос Равена выхватывает меня из водоворота мыслей:

— Если есть желание, можешь перелезть сюда, на сиденье рядом со мной.

Я осторожно перебираюсь на переднее место, быстро кидая взгляд на Равена, в лице которого нет никакого необычного выражения. В моей новой одежде я чувствую себя увереннее: на мне джинсы, туго перевязанные ремнем на талии. Слишком большая для меня фланелевая рубашка, пахнущая волосами Равена. Конечно, это вам не платье, сотканное из лунного света и паутинки, что было на мне в наше последнее свидание. К счастью, в машине темно — темнее, чем в тот вечер.

Я задумываюсь — почему. И замечаю, что большинство фонарей, мимо которых мы проезжаем, не горят.

— В чем дело? — спрашиваю я сипло, запинаясь: все еще не могу привыкнуть, что это мой голос.

К чему еще придется тебе заново привыкать, бывшая Тило?

— После того как я отвез тебя домой, я не мог спать, — сказал Равен, — я был слишком расстроен и начал собираться в дорогу. «Поеду один, — говорил я себе, — если она не захочет». Но, конечно, никогда не смог бы этого сделать. Даже злясь на тебя, я не мог представить своего будущего без тебя.

Его слова, как глинтвейн, вливаются в мое тело, согревая. Я слушаю его, а мои глаза невольно останавливаются на зеркале заднего вида. Когда он тормозит перед перекрестком, я поворачиваю зеркальце к себе.

— Мне нужно взглянуть, — говорю я слегка дрожащим голосом, в котором проскальзывают извиняющиеся нотки.