– В общем, слушай. В слове «сталактит» такая буква – «т». И она, то есть буква, похожа на сосульку. Ну или на шип. Главное, что смотрит остриём вниз. Вот и сталактит растёт аналогично: крепится к потолку и свисает. В «сталагмит» такая буква…

– …«м»! – подхватила я. – И она похожа на два зуба, которые смотрят вверх. А в «сталагнат» буква «н» похожа на две колонны, соединённые перемычкой, и сразу видно, что речь о натёчных колоннах!

– Верно.

Я поняла, что по серьёзности Вихры можно судить о том, насколько она устала. Раньше Вихра охотно отвечала улыбкой на улыбку, смеялась над нашими шутками, а сейчас ко всему относилась с преувеличенной серьёзностью. Я порадовалась, что Гаммер и Настя другие. Вымотавшись, они дурили, ворчали, порой ругались, но смешливости не утрачивали, и это помогало им преодолевать любые трудности.

Мы продолжили петлять в обход крупных сталагмитов, и я сказала, что формально три упомянутых названия отличаются не только буквами «т», «м» и «н». Если уж формулировать правило, лучше говорить о согласных перед ударными гласными, и тогда никто не запутается. Вникать в мои придирки никто не захотел, и мы минутку шли молча, а потом, не сговариваясь, остановились. Поняли, что дальше по пещере Смирнова не продвинемся.

И мы бы напряглись для финального рывка, если бы точно знали, что сундук спрятан в центре карты, но пересечь обе чернильные многоножки за одну вылазку посчитали невозможным. Мы даже не были уверены, что в конце второй многоножки откроется выход наружу, а уж для прохождения всей пещеры в обе стороны определённо требовалось больше припасов, батареек и верёвок.

Предвкушая скорый привал, моё тело поддалось слабости. По нему разлилась угнетающая тяжесть. Я только удивлялась, каким чудом вообще стою. Приключение с камином впрыснуло в мои вены последние капли адреналина, и я ещё продержалась на нём, как на последних каплях топлива, а сейчас мои баки опустели и требовали немедленной заправки. Я почувствовала себя старой ржавой машиной вроде пыжика, в бардачке которого мы нашли брошюру заливинского маяка.

Никто не торопился вслух признать поражение. В наших сжатых губах, запавших глазах, да и во всём облике читалось упрямство, граничащее с одержимостью. Мы будто ждали, когда кто-нибудь из нас грохнется в обморок, а первой в обморок грохнулась бы я, и мне бы хоть чуточку поныть, поскулить, но все молчали, и я молчала.

– Фонари светят слабее, – сказала Вихра.

Я моментально вытащила руку из левой лямки. Рюкзачок скользнул на гальку. Шмякнулся так, словно в нём было килограммов двадцать, не меньше. У меня предательски подогнулись ноги, и, поймав спиной ближайший сталагмит, я сползла на пол. Наверное, это выглядело вполне ловким, почти акробатическим движением, потому что никто не бросился мне помогать, не спросил, хорошо ли я себя чувствую, и слава богу – не пришлось притворяться. Я склонила голову и в одну секунду уснула.

Спала недолго. Да в действительности и не спала вовсе – нырнула в гудящий, напитанный электричеством мрак и тут же из него вынырнула.

Рядом шлёпнулись ещё три рюкзака. Гаммер и Настя сели, прислонившись спиной к соседнему сталагмиту, а Вихра лишь подбоченилась и о чём-то задумалась.

– Который час? – спросила Настя.

Выяснилось, что смартфоны у нас разрядились. Даже у Гаммера. После шкуродёра он выключил свою «Сяоми» и заботливо закрутил в целлофан – с тех пор не пробовал включить, а теперь попробовал и увидел, что она не реагирует.

– Это от холода, – вздохнул Гаммер. – И влаги. А у тебя?

– Тухло, – отозвалась Настя и постучала по чёрному экрану айфона.

Наручных часов ни у кого не нашлось. Вихра призналась, что у неё были подаренные Страхилом – водонепроницаемые, с подсветкой и прочими радостями туристической жизни, – однако она их давно не носила.