Между бледно окрашенными жилищами мертвых навстречу нам ковыляла, опираясь на длинный посох, фигура, подобно мне закутанная в плащ, но оранжево-желтый. Ростом она была около пяти футов, а под капюшоном пряталась одна чернота. Внезапно экзоскелет ожег холодом мою кожу под мешкостюмом. Я остановил транспортер и сел прямо.

— Мексо-Сити, — выразительно объяснил Эльмо.

С усилием я оторвал взгляд от фигуры, которая пугающе его притягивала. Впереди — с двух сторон окаймленная кладбищем, с третьей — нашей улицей, а сзади — сооружением из пастельных арок, которое я счел церковью, — поднималась даже еще более живописная металлическая конструкция, состоящая из большой круглой площадки в десяти футах над землей, куда вело несколько лестниц. Ее осенял колышущийся балдахин, опирающийся на стройные радужные колонны десятиметровой высоты.

Быстрым кивком Ла Кукарача подтвердила, что я отгадал правильно — это была музыкальная эстрада, место нашего вечернего свидания.

Но взыгравший во мне романтик оледенел, едва мои глаза обратились на приближающуюся закутанную фигуру. Я по-прежнему не мог различить лицо под капюшоном и спросил себя, кажется ли его внутренность такой черной из-за яркого солнечного света или же?..

— Вот идет проклятущий черномазый дзен-буддист из одной проклятущей береговой анархии — скорее всего из Калифорнии, где черные возобладали со времени удачного покушения на Рональда Третьего, — сказал Эльмо. — Хотя их дзены — настойчивые психи и вечно бешено протестуют, и клянчат милостыню, и самоподжигаются, мы разрешаем им свободно странствовать в пределах Техаса по великой своей терпимости. И, — он понизил голос, — по дипломатическим соображениям.

Теперь я различил под капюшоном искаженное гневом, почти чернильно-черное лицо с щелочками глаз. Благодаря смешанным бракам такой цвет кожи уже не встречается ни в Мешке, ни даже в Циркумлуне.

Часть моих опасений рассеялись. Но только часть.

Дзен-буддист остановился в двух метрах от меня. Теперь, когда он перестал хромать и выпрямился, то подрос еще на целый фут. Из-под мохнатых бровей сверкнули огромные сумасшедшие глаза, точно две налитые кровью луны, Меня сковала исходившая от него невидимая сила.

— О белая грязь с неба! — проскрипел он. — Восстань и прими на плечи свою карму.

Я нервно откашлялся.

Ухватив свой посох двумя руками, он совершенно неожиданно ударил меня по голове. Мой титановый головной убор отозвался довольно звучным "ба-ам!" Я остался цел и невредим, но был оглушен, растерян, испуган.

— Восстань, приказываю тебе, о жалкое творение из плоти и металла, гнусное порождение беломазого и машин! — вскричал он. — Восстань и прими великую судьбу, коей ты вовсе не достоин! — И занес посох для нового удара. Я чувствовал, что не в силах защищаться.

Ла Кукарача била ослика пятками, торопясь к нам, но тут плечи фигуры обвил бич Эльмо. Раздался треск, сопровождавший бледно-голубую вспышку, и буддист упал, грозя кулаками и изрыгая невнятные слова.

Вновь ловко щелкнув бичом, Эльмо обвил его гибкий конец вокруг посоха, дернул на себя, ухватил могучей лапищей и метнул словно копье в глубину кладбища, а потом принялся выбивать бичом искры возле извивающегося тела.

— Проваливай, непотребный сын Нирваны, либо я поджарю тебя, прежде чем ты успеешь облиться бензином и поджарить себя сам! — взревел он.

Буддист кое-как поднялся на ноги и заковылял между могильными памятниками, опираясь вместо посоха на судорожно вытянутую руку и злобно оглядываясь через выпачканное плечо.

— Что он такое говорил? — спросил я голосом, который от тревоги повысился почти до баритона.