Внезапно Нат заметил невысокого человечка, который шел к нему через анфиладу просторных комнат и залов, где когда‑то играли самые настоящие оркестры. Еще не видя его лица, он сразу понял, что это Мартин. Рэндо‑старший держался очень прямо, а его походка была энергичной и пружинистой, и только легкая сутулость выдавала немалый возраст. Пока Нат смотрел, из дверей сбоку вышел кто‑то из слуг или подчиненных. Он заговорил с боссом, и тот ненадолго остановился. Обменявшись со слугой несколькими фразами, Мартин картинно – покровительственно и немного по‑барски – потрепал его по плечу и двинулся дальше.

Наконец он подошел к Нату почти вплотную и остановился. Мартин Рэндо был чуть старше Нойеса – ему стукнуло сто семь, и Нат с любопытством его разглядывал. Бесформенный нос, темно‑красные, нечетко очерченные губы, синеватые звездочки лопнувших сосудов на щеках… Только в светло‑зеленых глазах по‑прежнему горел недобрый огонек, который Нат мгновенно узнал. Еще когда они жили в общежитии, Нат часто ловил на себе взгляд этих глаз, которые смотрели на него чуть дольше и пристальнее, чем следовало. «Как тебе это удается – быть таким ?» – спросил его однажды Мартин, и Нат почувствовал, что кроме обычного благоговения новичка перед старшекурсником в этом вопросе были зависть и скрытая злоба.

– Ты помнишь, когда мы встречались в последний раз? – спросил Мартин вместо приветствия. Он словно подслушал его мысли, и Нат не сдержал легкой дрожи. Голос у Мартина был высокий, чуть хрипловатый и звучал нетерпеливо, сдавленно.

– В девяносто восьмом, в Нью‑Йорке, на встрече выпускников, – тотчас ответил Нат.

– Точно. Хотел бы я знать, кто выбрал для вечеринки этот кошмарный бар?

– Карл. По‑моему, это был он.

– Насколько мне известно, это единственный вечер, который я провел в обществе стриптизерш… – В его интонации была какая‑то недоговоренность, и Нат промолчал, ожидая, что Мартин что‑нибудь добавит.

– Эти шлюхи нарочно выставляли себя напоказ, а вы и уши развесили!

Знакомая песня, подумал Нат. Мартин всегда хватался за добродетель и моральные ценности, когда ему нужно было продемонстрировать свое превосходство над Натом и его друзьями и оправдать собственные скромные успехи на любовном поприще. Столько лет прошло, а уязвленное самолюбие все еще не давало ему покоя!

– Времена меняются…

– Нет! – с горечью перебил Мартин. – Просто люди становятся старше, а их желания, словно тени, становятся все длиннее, по мере того как жизнь клонится к закату.

Слушая эту неожиданную сентенцию, Нат случайно уронил взгляд на руки Мартина. Маленькие, иссохшие, почти прозрачные. Волосы тоже странные, влажные, спутанные, словно мох на болоте, и тускло‑рыжие, как и у сына. Нат даже подумал, что это парик, но потом решил, что на исходе XXI столетия парики наверняка уже вышли из употребления.

Потом он вспомнил, как однажды разглядывал фотографии старейших людей планеты. Тогда он был буквально зачарован столь внушительным возрастом, и ему не казались уродливыми ни печеночные бляшки величиной с блюдце, ни старческие бородавки, ни красновато‑бурые пигментные пятна, из‑за которых кожа этих стариков походила на хрупкий древний папирус с записанной на нем летописью. Впоследствии у него самого было несколько пациентов, перешагнувших столетний рубеж, и Нат нередко навещал их просто так, по собственному почину. У них были исхудавшие, неспособные ходить ноги и скрюченные, словно птичьи когти, пальцы, да и сами они напоминали каких‑то доисторических ящеров, и только в глазах горели яркие огоньки несломленного, живого духа.