Гоша вышел из кабинета и тут же с размаху грохнулся на пол. У самой директорской двери была натянута веревка. Раздался торжествующий хохот. Невысокий мальчишка в красном свитере, топая, удирал по длинному коридору. А кто-то еще пискнул счастливым голосом:

— Новенький навернулся! Бряк! Хлоп! Бабах! Там веревка, а он не видит!

Да, ребята здесь замечательные. Гоша потер коленку, почесал локоть. Воспитательницы Лидии Федоровны не видно. Бабушка смирненько сидит около раздевалки, за ее спиной висят разноцветные куртки. Пахнет щами. Наверное, здесь, внизу, столовая.

— Пойду, Гошенька. Давление у меня сегодня, затылок тяжелый. — Бабушка поцеловала Гошу. Он резко вывернулся, утер ладонью щеку.

— Нечего, бабуля, нечего теперь. Сдала в интернат, а теперь слюнявишь мне лицо. Ступай домой, бабуля.

Она жалостно всхлипнула, поплелась к двери. Обреченная фигурка в затертом плаще.

— А моя бабка гораздо сильнее плакала, ревела прямо вслух. — Откуда-то из-за висящих курток появился мальчик в ярко-зеленой рубахе. — Слезы лились, как из водопровода.

Другой парень, коротенький и длиннорукий, отозвался солидно, по-взрослому:

— Ну и что? Рыдать может всякий. — Он разговаривал с зеленой рубахой, но поглядывал на Гошу, — Слезы — вода. Я сам могу на спор зареветь в любую секунду. — Парень был в красном свитере.

Гоша пытался понять. На парне красный свитер. Не он ли натянул веревку у двери? Этот вроде постарше. Не поймешь. Может, у них тут половина интерната в красных свитерах. Казенное место. Ладно, того я все равно поймаю и разберусь с ним.

Мальчик в красном продолжал обстоятельно:

— Обо мне никто не рыдал. У меня совсем никакой бабушки нет. Ни дедушек, ни тетушек. Что же мне теперь? Помирать?

Бабушка Гоши вдруг резко обернулась в дверях и сказала без всяких слез:

— Будете Гошку обижать — ноги вырву.

Она хлопнула дверью, качнулся наверху лозунг «Добро пожаловать!».

Новая рубаха

Откуда-то появилась Лидия Федоровна с пачкой одежды, сверху лежали тапки.

— Вот, возьми вещи и ступай в душ.

Пусто в душевой. Белые кабинки, горячая вода. И как-то веселее стало. А чего? Правильно тот парень сказал — не помирать же. Кто-то живет дома, с мамой, еще и папой. Счастливые люди. Кто-то живет в интернате. И надо жить. Вот и все. Нюни распускать Гоша не собирается. А ребята? Они, наверное, ничего. Надо только сразу себя поставить, чтобы не лезли. Он сумеет.

Гоша сильно растерся жестким полотенцем. Пахло чистым бельем, мылом. Хорошо пахло. Но что такое? Рубаха не надевается. Каждый рукав оказался завязанным на крепкий узел. Кто завязал? Он же здесь один. Развязать такие узлы не так просто. Гоша долго кряхтел, а сам прислушивался — должен обнаружиться этот шутник. Попадется все равно.

Наконец натянул рубаху. Синяя в желтую клетку, ловкая рубашка, нормальная. И штаны удобные, джинсы, карманов много, это хорошо. Теперь тапки. Так! Оказались тапки крепко-накрепко связанными. Тугой узел из шнурков так затянут, что только зубами развяжешь. И то не сразу.

Ну и люди! Поубивать таких мало.

Гоша был одет-обут и толкнул дверь. А она не открывалась. Надавил крепче — нет, не поддается. Не заперто, а кто-то держит. Сразу чувствуется — есть там человек. Молчит, не сопит, не хихикает — навалился и держит. Гоша толкнул дверь изо всех сил. Нет, закрыто. Ну посмотрим! Он разбежался и треснул дверь плечом со всего маха. И тут же вылетел пробкой в коридор. Никто больше не держал, никого там вообще не было видно — только далеко-далеко, на лестнице, кто-то хохотал от души.