— Это наш Валиков, он играет в новую игру «Ну, погоди!». Силен Валиков. Сам такую игру придумал. А ты, новенький, не злись. Чего на него злиться, на Валикова? Он же килька мелкая, первоклассник. Только в этом году из дошкольного детского дома перешел в интернат. А ты, новенький, в дошкольном детдоме был? Не был? Ну вот, а выступаешь.

Взрослая девочка пошла от Гоши, он так и не понял: заступилась она за Валикова? Тогда зачем мелкой килькой обозвала? Разве так заступаются? И не Валиков же один ему пакостил. Их была целая компания, это ясно. Из каждого угла хихикали. Тоскливо было Гоше. Они тут все вместе, а он один сам по себе. Очень хотелось домой.

— Света! Света! — позвал кто-то снизу. — Ну где же она? Мы опаздываем!

Тут же вспомнилось, как Светка-Сетка сказала презрительно: «Интернатский» — и губу скривила. Жутко противная эта Светка-Сетка. Разве человек виноват, что он интернатский? Хоть один по своей воле сюда пришел? Дура она, Сетка. А глаза у нее хитрые и похожи на длинных серых рыбок. Вильнут вправо-влево — и не поймаешь Светкин взгляд. Скользят рыбки мимо. Не узнаешь, что у нее на уме, у Светки-Сетки.

Интернатский — надо же. Тоже придумала оскорбление. А если завтра твоя прекрасная мамаша возьмет вдруг и отчалит в теплые края? Или в холодные? Мало ли, куда ее потянет, мамашу-то. Моя смогла отчалить, и твоя сможет — чем она лучше? И станешь ты, Светка, в один прекрасный день тоже интернатской. Очень даже просто. Разве не может так случиться? И кто-нибудь очень злой и очень глупый скривится презрительно: «Интернатская!» Что тогда запоешь. Светка-Сетка? Опять куда-то несся Валиков:

— Эй ты, новенький! А Климову усыновление оформляют. Во повезло-то Климову! Родной отец назад берет домой! Называется восстановление в родительских правах!

— Постой! — Гоша поймал Валикова за курточку. — Как это — восстановление? Он ему отец и так. А ваш Климов ему сын. А кто же сына усыновляет?

— Во! Здоровый такой, а не знаешь. Климова отец раньше был кем? Алкоголиком, вот кем. Его лишили родительских прав. А мамки у них вообще нет, она умерла от сердца. У кого мужик алкоголик, часто бывают сердечницами.

Тут шла мимо торопливая Лидия Федоровна.

— Юрист, а не ребенок этот Валиков. Тебе-то что? Бежал бы лучше гулять, погода хорошая. А ты, Гоша, ступай в игровую четвертого «Б», там ваши собираются.

Она удалилась, позванивая ключами. Умчался Валиков, но крикнул напоследок:

— Меня тоже, наверное, возьмут! «Выдумывает», — догадался Гоша.

А с Климовым интересные дела. Сдал его отец в интернат, но не навсегда. Одумался папаша, и ему возвращают сына. Значит, бывает, что не навсегда. И вполне возможно, что его, Гошу Нечушкина, мама заберет отсюда. А что? Очень даже просто. Надо только написать ей письмо. Он ей все напишет, и она все поймет. Она обязательно поймет, ведь она его мама! Оставила его с бабушкой. Родная бабка — одно дело. А теперь совсем другое дело — интернат сирот. А он не сирота. И мама у него есть. Да, ее лишили родительских прав, бабушка говорила об этом. Но ведь лишение прав — просто бумажка. Мама жива, она получит письмо, придет, заберет его домой. Только адрес раздобыть, и он напишет. А директор Андрей Григорьевич был не прав — он сказал, что нет выхода. Есть, есть, есть выход!

Гоша весело поднял голову, расправил плечи и засвистал песню про рокот космодрома и траву у дома.

Высунулась из какой-то двери голова дежурной Лидии Федоровны.

— Не свисти в помещении! Нельзя!

Прямо как его бабушка — она тоже не велит свистеть. Эта дежурная — ничего себе, не злая. А челюсть утюгом — просто волевой подбородок.