– Или возьмите общую посылку, – помнится, говорил я. – Существа, неспособные построить пусковой лазер, считаются животными, не правда ли? Но и сами «монахи» не застрахованы от возвращения в первобытное состояние. – Да, это он тоже знал. – Почему же вы не построите пусковой лазер сами? Если не можете, то ваш капитан и весь экипаж корабля – животные…

В конце спора говорил один только я. И все «монашьим» шепотом, звуки которого так легко различаются друг от друга, что даже мне, с моим неприспособленным человеческим горлом, не приходилось повышать голоса. И хорошо, что не приходилось: ощущение и так было такое, будто я наглотался использованных бритвенных лезвий.

Моррис оценил обстановку правильно и не вмешивался. Я ничего не мог передать ему ни словом, ни жестом, ни мысленным приказом, даже если бы сумел это сделать; его мысли были для «монаха» открытой книгой. Но Моррис знай сидел себе, попивая тоник без джина, пока я шепотом дискутировал с «монахом».

– Но корабль! – шептал тот, – Что будет с кораблем?..

Его агония была и моей, ибо первейшая обязанность капитана – спасти корабль любой ценой…

К началу второго «монах» дошел до середины нижнего ряда бутылок. Он соскользнул с табурета, заплатил за выпитое бумажками достоинством в один доллар и выплыл за дверь.

«Косы тебе только не хватает да песочных часов», – подумал я, провожая его взглядом. – «А мне не хватает долгого, хорошего утреннего сна, которого мне, увы, не видать, как своих ушей».

– Проследите, чтобы никто не вздумал задержать его, – сказал я Моррису.

– Никто не вздумает, но хвост за ним пустят.

– Бесполезно. Одеяние для ношения среди чужих – хитрая штука. Оно поддерживает «монаха»и дает ему способность к прямохождению. Служит щитом и воздушным фильтром. А также плащом‑невидимкой.

– Да ну?

– Я расскажу вам об этом, если успею. Именно таким образом он сюда, по всей видимости, и добрался. Один из членов экипажа раздвоился. Потом один остался на месте, а второй ушел. У него было две недели сроку.

Моррис поднялся и сорвал с себя свой спортивный пиджак. Рубашка под пиджаком промокла насквозь.

– Что если мы попробуем промывание желудка? – спросил он.

– Бесполезно. Стиратель памяти уже, наверное, растворился в крови. Лучше записывайте, не теряя времени, все, что я помню о «монахах», пока я еще хоть что‑нибудь помню. В запасе еще есть часов девять‑десять…

Это я, конечно же, нагло солгал.

– О'кей. Сейчас включу диктофон.

– Но не бесплатно.

Лицо Морриса стало неожиданно жестким.

– Сколько?

Я обдумал ответ самым тщательным образом.

– Сто тысяч долларов. И если вам охота поторговаться, вспомните, чье время вы тратите.

– Я и не собирался торговаться.

Собираться‑то он собирался, да передумал.

– Хорошо. Деньги переведите немедля, пока я еще способен читать ваши мысли.

– Договорились.

Он предложил зайти в телефонную будку вместе, но я отказался. Никакое стекло не помешает мне видеть его насквозь.

Вышел он оттуда молча: его мучил вопрос, ответа на который он боялся как огня. Потом он отважился:

– Что решили «монахи»? Что будет с нашим Солнцем?

– Этого я заговорил. Потому и просил вас его не трогать. Он убедит остальных.