– Что решили «монахи»? Что будет с нашим Солнцем?

– Этого я заговорил. Потому и просил вас его не трогать. Он убедит остальных.

– Вы его заговорили? То есть как?

– Пришлось потрудиться. – Я вдруг понял, что готов душу отдать за час сна. – Он запрограммирован до мозга костей: его профессиональный долг – сберечь корабль. Таблетка въедается глубже некуда. По себе знаю.

– Но ведь тогда…

– Не будьте ослом, Моррис. Пока корабль находится на окололунной орбите, ему ничто не угрожает. Парусный звездолет может столкнуться с опасностью только в межзвездном пространстве, где помощи ждать не от кого.

– Вот как!

– Не то, чтобы я его сразу убедил. Просто заставил здраво оценить этическую сторону сложившейся ситуации.

– А если его кто‑нибудь переубедить?

– Все может быть. Потому‑то нам и надо построить пусковой лазер.

Моррис мрачно кивнул.

Следующие двенадцать часов достались мне тяжело.

Первые четыре часа я выкладывал все, что мог вспомнить о телепортации, о технике «монахов», о семейной жизни «монахов», об этике «монахов», о взаимоотношениях между «монахами»и инопланетянами; я описывал этих инопланетян, называл координаты бесчисленных населенных и ненаселенных миров… короче, все, что мог. Моррис и сотрудники секретной службы, те, которые раньше изображали посетителей в баре, сидели вокруг меня завороженно, как мальчишки, слушающие рассказы у костра. А Луиза заварила нам свежий кофе и ушла спать в одну из кабинок.

Потом я позволил себе отключиться.

К девяти утра я лежал на спине, уставившись в потолок, и с паузами секунд по тридцать цедил обрывки информации, бессвязные и бесполезные. К одиннадцати у меня в животе скопилась огромная лужа черного чуть теплого кофе, глаза мои болели и слезились и проку от меня больше не было.

Играл я убедительно и знал это. Но Моррис никак не оставлял меня в покое. Он верил мне, я чувствовал, что он мне верил. И все равно он не хотел уклоняться от привычной процедуры, да, по правде говоря, ничего и не терял. Если я уже не мог принести пользы, если больше ничего не помнил, то к чему было проявлять мягкость? Нет, терять ему положительно было нечего.

Он обвинил меня в симуляции. Заявил, что действие таблеток я имитировал. Он заставил меня сесть и чуть не поймал на этом. Он вставлял в речь ругательства, математические формулы, латинские выражения и словечки из жаргона любителей фантастики. Все тщетно. Одурачить меня он не сумел.

Часа в два дня он велел кому‑то из своих сотрудников отвезти меня домой.

Я чувствовал боль в каждой мышце, но должен был изо всех сил сохранять изнуренный вид. Иначе мои рефлексы мгновенно подняли бы меня на носки, чтобы я успел изготовиться на случай возможных перебоев в искусственной силе тяжести. От двойного напряжения становилось еще больнее. И так продолжалось часами – приходилось сидеть, опустив плечи, безвольно мотая головой. Но если бы Моррис вдруг увидел меня, идущим походкой канатоходца…

Сотрудник Морриса проводил меня до комнаты и удалился.

Я проснулся в темноте и ощутил, что в комнате кто‑то есть. Кто‑то, не желающий мне зла. Луиза. Я снова заснул.

Вторично я проснулся уже на рассвете. Луиза сидела в кресле, положив ноги на край кровати. Глаза у нее были открыты.

– Позавтракать хочешь? – спросила она.

– Хочу, но в холодильнике почти ничего нет.

– Я кое‑что принесла.

– Хорошо.

Я снова закрыл глаза, однако пять минут спустя решил, что достаточно выспался. Тогда я встал и пошел взглянуть как дела у Луизы.

Хлеб для тостов уже был намазан маслом, бекон уже жарился на сковородке, еще одна сковородка шипела, дожидаясь яичницы, а в миске уже белели взбитые яйца.