Курчатов с вежливым равнодушием ответил:

— Я отошел от ядра, Абрам Федорович. И не имею желания возвращаться.

— Кафтанов спросил, кто смог бы возглавить урановую проблему. Я ответил: любой из четырех, но лучше всего — Курчатов.

— Я не уполномочивал вас на такое заявление, Абрам Федорович!

— Спрашивали моего мнения. Мнение мое именно такое. Если вы не согласны, то сами заявите об этом. На днях вас вызовут в Москву.

Остаток дня Курчатов сидел за столом, погруженный в какие-то — по всему, трудные — размышления. Вечером появился веселый Александров — вернулся из очередной поездки. Этого человека тянуло в самые опасные места. Он перелетал с севера, на юг, с востока на запад, с одного фронта на другой — на всех морях и крупных реках страны плавали боевые корабли: их надо было защищать от коварных магнитных мин. Курчатов так обрадовался появлению друга, словно тот мог один развеять терзавшие его сомнения…

— Надо поговорить, Анатоль!

Час шел за часом, день превратился в вечер, вечер стал ночью, приближался рассвет, а два друга все спорили, в споре рождалась истина. Ни один не смог бы сказать, что заранее знает, какая она, истина, зато можно было найти явные заблуждения, ошибки, пристрастия — и отмести их. Курчатов излагал свои аргументы, Александров опровергал их. Курчатов с горечью вспоминал, как в Академии наук отвергли составленную им программу использования урановой энергии, друг отвечал:

— Мало ли что было когда-то, надо смотреть вперед, а не назад!

— Но ведь сейчас материальных возможностей куда меньше, чем до войны, — говорил один.

— Ну и что, — отвечал другой, — материальных возможностей меньше, понимания больше — это важней!

— Опять начнутся придирки, что отвлекают силы от насущных оборонных дел на какие-то абстрактные исследования, — сетовал один.

— Нет, — возражал другой, — придирок больше не будет, овладение цепным распадом урана стало важной военной проблемой — это теперь вовсе не абстрактное исследование.

— Но ведь есть физики и покрупней меня, — доказывал один, — скажем, Иоффе или Капица, тот же Алиханов, почему бы им не возглавить ядерную лабораторию?

— Вот уж абстрактное рассуждение, — сердился другой. — Ньютон всех вас крупней как физик, а мог бы он заняться распадом урана? В этой специальной области нет сегодня в стране крупней специалиста, чем Игорь Курчатов!

— А я так хотел после войны покончить с наукой, — жаловался один. — Стать из физика моряком, сменить лабораторию на тесную каюту, по утрам вместо ускорителей видеть перед собой неспокойное море, зарю, рождающуюся в далеких волнах.

— Бред! — восклицал другой. — Такие фантазии рождаются только от отчаяния, от сознания провала своей научной работы, а где он, провал, где? Пришло признание, обеспечена поддержка правительства, имеется прямой призыв возвратиться к ядру — чего еще желать? Твой жизненный путь один: наука, глубинные тайны ядра!

Курчатов прибег к последнему аргументу:

— Так хорошо работалось с тобой, Анатоль! Неужели бросим?

Друг засмеялся:

— Зачем? Пока война, будешь помогать. Но изучение атомного ядра не размагничивание судов — это, Игорь, на всю жизнь, для всего будущего человечества, не на одно время войны.