Мамаев написал в блокноте единичку с пятью нулями и показал генералу:

– Столько будет, если Калмыков сядет не позже, чем через пять дней.

– Чего? – предусмотрительно спросил генерал.

– Итальянских лир, чего! Баксов! Если через десять дней... – Мамаев зачеркнул ноль. – Понял?

– А если не уложимся?

– Будешь жить на зарплату.

Обрывки листка полетели в воду.

– Петрович, будет сделано, – поклялся генерал. – Все, что возможно. И сверх того.

Сейчас Мамаев в этом не сомневался. С набережной он проехал в офис турецкой строительной фирмы «Измир», приказал перенести мебель из контейнера в дом и подписал все счета.

– К обеду чтобы там не было никого, – распорядился он. – Ни единой души!

В фирме удивились, но спорить не стали. Работа оплачена, а если русский хочет жить в доме с недоделками, пусть живет.

Выйдя из офиса, Мамаев из уличного автомата позвонил Люське:

– Бросай все и езжай на Истру. Купи еды и сиди, жди меня. Никому не говори, куда едешь. Никому. Ясно?

По его голосу Люська поняла, что происходит что‑то серьезное, но спрашивать ни о чем не стала.

– Папа, все сделаю, – заверила она. – Только я не помню, где дом. И дорогу не помню. Диктуй адрес.

Адрес. Не было там никакого адреса, только номер участка. Но Мамаев нашелся:

– Писатель, который возил нас. Он помнит. Визитку не выбросила?

– Нет.

– Звони ему. Когда приедешь, запрись, никому не открывай. Свет не включай.

Сообразив, что в доме ей придется быть одной, Люська перепугалась:

– Папа, я боюсь. Там же вокруг никого!

– Черт! Найми кого‑нибудь из местных, пусть сторожит!

– Когда ты приедешь?

– Не знаю. Когда приеду, тогда и приеду.

У него было острое желание отправиться на Истру немедленно, затаиться там, переждать опасность, но это было бы проявлением слабости, а он не мог позволить себе быть слабым.

– В офис! – приказал он Николаю и весь день занимался делами с той особенной старательностью, с какой всегда делает рутинную работу человек, которому вечером предстоит тяжелый, но сладостный разговор с уличенной в измене женой.

III

Тюрин приехал в восьмом часу вечера. Даже злобное мстительное чувство, с которым Мамаев ждал его, не помешало ему отметить тяжелую мрачность и словно бы брезгливость на высокомерном и более сонном, чем обычно, лице начальника службы безопасности. Но Мамаев был слишком вздрючен, слишком занят собой, чтобы задумываться о причинах его мрачности.

Не спрашивая разрешения, на правах своего, Тюрин подошел к бару, вмонтированному в книжный шкаф, налил себе старого скотча, который Мамаев держал для важных посетителей, тут же, не отходя, выпил, налил еще и со стаканом в руках уселся в кожаное кресло возле журнального стола.

– Устал, как собака. Полдня за рулем, – объяснил он. – Дела‑то плохие, Петрович.

– Может быть, может быть, – покивал Мамаев. – Но ты даже не представляешь, насколько плохие.

– Не хочешь спросить, куда я ездил?

– Нет, Тюрин, я хочу спросить тебя о другом, – ответил Мамаев. – Совсем о другом.

Он пересел из‑за письменного стола во второе кресло возле журнального стола и доверительно поинтересовался:

– Скажи, Тюрин, тебе плохо работалось у меня?

– Нормально.

– Может, я мало тебе платил? Работой перегружал? Или тачку плохую купил? Может, ты хотел «мерс», а я купил тебе вшивую «вольвуху»?

– Тачка как тачка.