– Возможно. Сам‑то я в эту чертовщину не верю, но Калмыков относился к ней очень серьезно.

– Вы все время говорите о нем в прошедшем времени.

– А как я могу о нем говорить? Он для меня – был.

– Он не был. Он есть.

– Что ты о нем знаешь?

– То, чего не знаете вы. Я расскажу, что было с ним дальше. Он понял, что помощи от вас не дождется. И стал пробираться в Россию сам. Он вернулся в Афганистан. Через афгано‑таджикскую границу переходил с группой наркокурьеров. Другого способа не было. Об этом он рассказал моему другу, руководителю реабилитационного центра. Караван наткнулся на засаду. В ней были наши солдаты из Двести третьей дивизии. В перестрелке его ранило в голову. И тут ему повезло. Может быть, единственный раз в жизни. Его узнал командир роты. Он служил вместе с Калмыковым в Чучковской бригаде. Поэтому его отправили в наш военный госпиталь. Сначала в Душанбе, а оттуда санрейсом в Москву. Здесь ему и сделали операцию. Если бы не эта случайность, он так бы и сдох на границе. Я сказал «повезло»? В этом я уже не уверен. Даже не знаю, что было бы для него лучше: сдохнуть на афгано‑таджикской границе или провести остаток жизни в российской тюрьме.

– Не говори загадками!

– Его выпустили по амнистии. На амнистию он не имел права, так как в декабре восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре приговорил его к смертной казни, разжаловал и лишил всех наград. Почему не был отменен приговор трибунала?

– Да не было никакого трибунала! Я же сказал: это была инсценировка, операция прикрытия. О трибунале не знает никто.

– Кое‑кто знает.

– Этого не может быть.

– Откуда же знаю я?

– Да, откуда?

– От человека, который намерен на основании этого приговора объявить Калмыкова во всероссийский розыск. Вероятно, он нашел протоколы трибунала в архиве.

– Чушь! Их никогда не было в архиве. Я сразу изъял протокол.

– Где он сейчас?

– У меня.

– Покажите.

– Почему я должен тебе доверять?

– Потому что я единственный, кто может что‑то сделать для человека, который был вам, как сын. Вы не смогли ему помочь. А я попробую. Не уверен, что получится, но попробую.

– Почему ты занимаешься этим делом?

– Я не хочу, чтобы мне было тошно смотреть на себя по утрам в зеркало. Это мешает бриться.

– Я тебе почему‑то верю, парень. Не знаю почему, но верю. Всю жизнь я не доверял никому. А теперь чувствую себя так, будто с моих плеч снимают рюкзак. Неподъемный. Свинцовый.

– Так снимите.

– Сниму. Да, сниму. Мне уже не под силу его тащить. Ты получишь документы. Все. Я перекладываю этот груз на тебя. Понимаешь, что я хочу этим сказать?

– Понимаю.

– Помоги ему, капитан спецназа Пастухов. Помоги моему сыну!.."

Глава десятая

Ход в игре

I

Ровно в двенадцать к офису «МХ плюс» подкатили черный «Мерседес‑600» и темно‑вишневая «Вольво‑940». Из низкого, на уровне тротуара окна полуподвала мы могли видеть только ноги приехавших. Ног было четыре. Две ноги короткие, в черных брюках, две другие длинные, в темно‑синем, в мелкий рубчик, вельвете. На всех ногах были черные кожаные туфли, выдававшие в их владельцах людей, которые не часто ступают на пыльный московский асфальт.

В дверь позвонили. Боцман убрал со стола приемной снимки и на правах хозяина пошел открывать. Вошел Мамаев, а с ним человек, которого мы видели на многих фото рядом с Мамаевым. Он‑то и был в стильном вельвете: рослый пятидесятилетний господин с высокомерным и словно бы слегка сонным лицом.