– Ой, ой, ой, как мы себя любим! – притворно замахал Хализев руками. – Какие мы, понимаешь, драгоценные‑незаменимые!.. А ты не исключаешь, что этот долгострой рванули из‑за Астраханова, который не поставил какому‑нибудь прапорщику, заведовавшему складом взрывчатки, телефон?.. Или из‑за Берлинского, который эту АТС «заморозил»?.. Но не думаю, чтобы твои соперники комплексовали по этому поводу. Хочешь, я назову причину, которая породила в твоей седеющей башке дурные мысли?.. Ты перетрухнул, Костя. Если бы в кармане матерого киллера нашли фотографии моей дачи, то и я не встретил бы такое известие улыбкой. Но ты не журись, губернатор. Все будет «хоккей», это я тебе говорю – Аркадий Хализев. Головы тех, кто сумел возвыситься над толпой, всегда находятся под прицелом. Особенно когда борьба идет не за сосновый гроб, а за место на лафете.

Гридин молча поигрывал дужками снятых очков. Хализева отличало умение просчитывать ситуацию. Из сотен маленьких известий и слухов, официальной и неофициальной информации, интонаций, взглядов, поступков и бытовых, ничем, на первый взгляд не примечательных частностей он умел предсказывать глобальные перемены. Поэтому тирада о страхе как об источнике гридинских тревог из его уст прозвучала заведомой ложью.

– Мы с тобой достаточно перецеловали лбов на лафетах, – негромко произнес Гридин. – Почести редко меняют нравы в лучшую сторону.

– Тебя нельзя оставлять подолгу без дела, – покачал головой Хализев. – Подпиши и поедем в «Таверну». Мне не хочется разговаривать здесь.

Официальная лексика Давыдова в недавнем телефонном разговоре, это его таинственно‑многозначительное «Вы знаете», а теперь вот и последние слова заместителя навели Гридина на мысль, что кабинет прослушивается. То есть он даже знал об этом наверняка, но сейчас эта догадка готова была превратиться в каплю, способную переполнить чашу терпения.

– Кто руководит областной администрацией? – глядя в пространство, тяжело спросил он.

– Праздный вопрос.

Гридин отодвинул папку на край стола.

– Кажется, ты предлагал поехать в «Таверну»?

Хализев оставался недвижим. Наивный демарш Гридина оценил усмешкой.

– Костя! Земля стонет! – взял на вооружение неоднократно испытанный прием. – Сеятели зимний запас самогона выпили, теперь бензина просят.

Гридин посмотрел в весело улыбающиеся, с лукавинкой глаза, протянул золотое перо:

– На время избирательной кампании, Аркадий Давыдович, я доверяю вам подписывать подобные бумаги. К тому же вы, кажется, крестный отец этого «Зюйд‑транса»?

Бенгальские свечи в глазах вице погасли.

– А ты был неплохим учеником, – сказал он с подчеркнутым превосходством. – Жаль, что избирательная кампания совпала с посевной. Издержки високосного года. Но запомни: то, что приносят мне на подпись, исключительно законно. Как законно все, что делается в свободной экономической зоне.

Губернатор положил перо на стол, отошел к окну.

Март, не в пример прошлому, выдался теплым. Мать – крестьянка до замужества – говорила: «Март похоронит в землю, август схоронит в закром». На пашнях, должно быть, уже сидят грачи.

– Бурлаков хочет видеть здесь твою подпись. Уважь, Костя. После того как ты санкционировал «Шторм»…

– Более того: инициировал, Аркаша! – повернулся к нему Градин. – Инициировал. Хочешь сказать, что после гибели Новацкого Бурлаков и иже с ним желают знать, на каком они свете находятся?.. Одной ногой еще на этом.