– Да что я, мафиозо какая‑нибудь, что ли? – улыбалась Алевтина Васильевна. – Женечка, зачем же вы такие деньги…

– Ешьте, Алевтина Васильевна. Уверяю вас, вы ничем не хуже мафиозо. Ее нельзя оставлять до завтра, она и так с прошлого года на складе лежала.

Козлова приняла его радушно, расспрашивала, где он остановился, звала остаться у нее, чтобы не тратить деньги на гостиницу, но Евгений отказывался под предлогом расстояния, на самом деле опасаясь, что невольно впутает ее в темную и, по всему, дурно пахнущую историю.

– Алевтина Васильевна. – сказал он, когда с ужином было покончено, – я нашел видеокассету, которую Павел показывал вам у Полянских.

– Да?.. И где же она была?

– Под кроватью завалялась. Мы не могли бы ее посмотреть где‑нибудь вместе?

Она задумалась ненадолго.

– В школе есть видеомагнитофон, – вспомнила, – в кабинете директора.

Шел девятый час, но было еще достаточно светло.

– А сейчас это никак нельзя организовать?

– Попробуем. Я позвоню Ангелине Степановне, чтобы она предупредила сторожа. Только я не умею включать.

– Ну, с этим я как‑нибудь справлюсь.

В школьных коридорах пахло мастикой и чем‑то еще – неуловимым и стойким, вечным, чем пахнет всегда в школах, причем во всех одинаково. Евгений шел за учительницей и сторожем, прикидывая, сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз сидел за партой. Получалось – ровно половина жизни.

Старый школьный сторож сам отпер дверь кабинета директора и включил свет.

– Ежели понадоблюсь, Алевтина, позвони, – сказал он с видом человека, который чувствует себя незаменимым на своем посту.

– Спасибо, Александр Трофимович, обязательно. Ключи‑то оставьте запереть.

– Сам запру, – сказал он на ходу и удалился, постукивая клюкой по паркету.

– Забавный старикан, – сказал Евгений, изучая новенький «самсунг» на тумбочке у телевизора.

– Он учился здесь, когда эта школа была еще семилеткой. Потом воевал. Учительствовал – преподавал математику. Завучем работал, директором. Теперь вот сторожит. Представляете – всю жизнь в одной школе? Многие их тех, кого он учил, уже поумирали. Вот и Паша…

Евгений подождал, пока она успокоится.

– Алевтина Васильевна, – подсел он к ней, – вы, пожалуйста, только посмотрите – и все. Просто посмотрите. А я по ходу задам вам несколько несложных вопросов. Поехали?

Она кивнула, вцепилась глазами в экран. Шпили собора Парижской богоматери… Стена… Химеры на ярусах… Башня…

– Это Климанкович?

– Да, это он…

Набережная Сены. Климанкович с Павлом…

Несмотря на то, что Евгений видел эти кадры, он следил за каждой деталью с пристальным вниманием, по опыту зная, что всякий раз есть шанс увидеть что‑нибудь новое и важное даже в хорошо известном.

– Это Римма?

Ответа не последовало.

Он повернулся к Алевтине Васильевне. Она сидела, потупившись, и не смотрела на экран. Плечи ее вздрагивали, по щекам текли слезы. Евгений остановил изображение. О том, какое впечатление произведет на мать оживший на экране сын, которого она уже никогда не увидит, он не подумал…

– Извините.

Утешать ее было бессмысленно. Оба надолго замолчали. Школа, где учился Павел, тоже молчала. Тишина длилась так долго, что казалось, остановилось само время.

– Не хочу, – замотала женщина головой.