– Бережливость бережливости розь. Запереть своего барина, обожаемого вдобавок, как арестанта, в одну клетушку! Это, как хочешь, некрасиво. Сейчас ей так и скажу…

– Оставь, пожалуйста! Зачем огорчать старуху? До весны и так уж недолго…

– Недолго! Целых четыре месяца.

– Да мне в моей клетушке, уверяю тебя, даже уютней: не так хоть пусто…

На этих словах Пушкин расчихался.

– Ну вот, – сказал Пущин, – и насморк готов! Идем-ка, идем опять в твою клетушку. А няне твоей я все-таки этого не спущу.

И пока Пушкин запирал опять бильярдную, он постучался к няне:

– А, Арина Родионовна! Пожалуй-ка сюда на расправу.

Но как только та выглянула из-за двери: «Что, батюшка мой», – Пушкин предупредил приятеля:

– Да вот он, как волк, проголодался и хочет знать, скоро ли ты наконец угостишь его обедом?

Старушка руками всплеснула:

– А у меня, старой, и из ума вон! Сейчас бегу на кухню, милые вы мои, сию минуту!

И дверь ее захлопнулась у них перед носом.

V

В «клетушке», действительно, было куда уютней: затопленная тем временем печь весело трещала, распространяя тепло и свет. В ожидании обеда два друга, обнявшись за плечи, начали ходить вместе взад и вперед.

– В Крыму ты, значит, пробыл всего три недели и вернулся опять в Екатеринослав? – возобновил Пущин прерванный давеча няней разговор.

– Нет, туда я, к счастью, уже не попал, – отвечал Пушкин. – Раевские завезли меня сперва в Киевскую губернию, в село Каменку, к матери старика Раевского, а оттуда, через несколько дней, я отправился прямо в Кишинев, куда между тем перебрался уже Инзов со своим попечительным комитетом.

– Он был ведь назначен наместником Бессарабской области, вместо Бахметева?

– Да, временно, пока тот вылечится от ран, а через год, когда и генерал-губернатор Ланжерон уехал за границу в бессрочный отпуск, Инзову поручили управлять также всем Новороссийским краем. Поселился я было в глиняной мазанке одного русского переселенца, но Инзов предложил мне две комнатки в своем наместническом доме: одну – собственно для меня, другую – для моего Никиты.

– Дом этот проездом мне, помнится, показывали; стоит он ведь особняком на пригорке?

– Да, и окна мои выходили прямо в сад, на виноградник. Под скатом – лощина с речкой Быком и озером; налево – каменоломни и новый город, а на горизонте – горы с белыми мазанками. Вид чудесный – даже сквозь решетки окон.

– Так тебя держали за золотой решеткой, как жар-птицу? – усмехнулся Пущин. – А столовался ты где?

– Где придется: у Инзова, у знакомых в городе, а то и в «Зеленом» трактире.

– Знаю! Прислуживала там молодая молдаванка, Мариола, у которой такой славный голос.

– Вот, вот! Одну из ее песен – «Черную шаль»[12 - …одну из ее песен – «Черную шаль»… – Известное стихотворение Пушкина «Черная шаль» («Гляжу, как безумный, на черную шаль…») в первых публикациях имело подзаголовок «Молдавская песня».